Мобильная версия для смартфонов и планшетов

Этот художник исполнил евангельский завет: умер для славы, но принёс урожай сторицею – своими учениками. Кто знает художника Чистякова? Да почти никто. И то сказать, художник он был средний. А кто не знает: Поленова, Серова, Врубеля, Коровина, Репина?

Культ

«А почему вы не захотели поехать на дачу Пушкина?» – по своему обыкновению тихо спросила жена поэта. Я пожал плечами: «Не знаю. Что-то держит меня вдали от музеев Пушкина. Сейчас подумаю. Культ. Обоснованный, конечно, кто спорит.

Да если бы я написал только четыре строчки: «Бежит и слышит за собой, как будто грома грохотанье, тяжело-звонкое скаканье по потрясённой мостовой», - я бы завалился бы на диван, пил пиво, читал бы японские сказки и ничего бы не делал...»

– «Ты и так этим занимаешься, – сухо заметила моя жена, но всё же добавила, – в основном».

 Бывший майор, ныне строитель исключительно ловко, я бы сказал, нежно ведший машину по улицам игрушечного города, который немцы сожгли, а советские люди восстановили, усмехнулся: «Всё же: почему вы не захотели посмотреть дачу Пушкина?»

 – «Я же говорю, – начал объяснять я, – культ. Нарушение первой заповеди: не сотвори себе кумира. Там, на даче Пушкина, как примутся с придыханием: ах, Пушкин, ох, Пушкин... А вот тут на веранде тогда сидела эта мерзкая Натали, ах, как она посмела обидеть поэта! Ах, мерзавка! А я Натали люблю...».

«Но, – поэт заворочался на заднем сидении, – но … слова Натальи Николаевны, сказанные тогда на веранде летней царскосельской дачи, да ещё в присутствии Смирновой-Россет, были и в самом деле очень жестокими. Очень».

– «Да, – согласился я, – это был выстрел в упор. В чём-то подлый. Выстрел в упор подлее выстрела в спину. Потому что человек, в которого выстрелили в упор, не ожидает выстрела.

Протягивает руку подошедшему, а тот бац – в упор, наповал...» – «А … как … Наталья Николаевна выстрелила в упор в Александра Сергеевича на царскосельской даче?» – снова тихо и очень по-домашнему спросила жена поэта.

 

Отважная фрейлина

 «О, – обрадовался я, – это очень интересная царскосельская дачная история. Все враги Натальи Николаевны, а их у этой красавицы хватает, с восторгом выкатывают это ядро из своего арсенала, чтобы жахнуть в красавицу.

 А я вот не целиком и полностью, но всё же на стороне Натали. Так что огонь и по мне. Лето 1830 года. Жара адова. Пушкин, запершись в своей комнате, пишет стихи голым, такая жара. Только что русские войска взяли штурмом восставшую Варшаву.

Французские парламентарии поднимают вопрос о жестокостях, совершёнными русскими солдатами по отношению к варшавянам и варшавянкам. Идеологическая диверсия налицо.

Русские поэты, вострите перья. Заданье дано, за дело поэты-други! Жуковский уже отбомбился: «Чу, как пламенные тромбы, поднялися и летят наши мстительные бомбы на кипящий бунтом град».

Очередь Пушкина. Пушкин пишет «Клеветникам России». Написал. На дачу к Пушкиным приходит фрейлина Смирнова-Россет. Подруга и Пушкина, и Гоголя. Обожательница императора Николая Первого.

19 февраля 1861 года, в день освобождения русских крепостных у подножия памятника Николаю появился скромный, одинокий, сиротливый букетик фиалок, – я деланно всхлипнул, – как трогательно...»

«Не юродствуй!» – строго сказала жена. «Нет, – серьёзно ответил я, – это очень трогательно. Батюшка-государь, на кого ты нас оставил? Твой наследник скрепы рушит! Рабов освобождает! Бяда!

 Этот скромный, сиротливый, одинокий букетик принесла императору подруга Пушкина и Гоголя Смирнова-Россет. И – чёрт возьми – я её за это уважаю. Среди аристократии Петербурга было немало и крепостников, поклонников в бозе почившего императора.

И никто не рискнул положить цветы к подножию кумира на бронзовом коне, своего кумира. А пожилая женщина рискнула, недаром её почтили дружбой два гения. Вчуже уважаю. Без иронии. Отважная фрейлина». – «Ты собирался про другое рассказать», – напомнила жена.

 

Император

«А … да... Смирнова-Россет не так просто пришла на дачу к Пушкиным. Зашла забрать выполненное идеологическое задание и нести шедевр пропаганды к личному цензору поэта, императору Николаю.

 Он в это лето тоже был на даче в Царском. Царское он не любил. В Царском был ненавистный ему Лицей, из которого многие вышли на площадь перед Медным всадником, – я усмехнулся, – как вы судно назовёте, так оно и поплывёт.

Аполлон Лицейский или Ликейский. Ликос по-гречески волк. Волк – зверь Аполлона. Лицей – волчатник. Воспитывали верных псов самодержавия, а воспитали вольных волков. «Я из повиновения вышел! За флажки! Жажда жизни (которая синонимична жажде свободы) сильней!». К тому же Царское было любимым селом бабушки, Екатерины, которую Николай тоже не любил, потому что бабушка его не любила.

Весь жар бабушкиного сердца она отдала старшеньким: Александру и Константину, пестовала их, холила и лелеяла, а младшеньких, Колю и Мишу не любила. Почему? – я снова деланно вздохнул и искоса глянул на жену. – Бог весть. Женское сердце – вещун. Может, она сердцем чуяла, как осрамит себя и выпестованную ей державу Коля в Севастополе?

К тому же: кто как не Екатерина научила лихих гвардейцев, преторианцев России, свергать царей? В общем, у Николая были все основания не любить Царское Село.

Но его и его фрейлин дачи в Петергофе только строились. Приходилось проводить летнее, неистово жаркое время в Царском...» – «Опять унесло, – напомнила жена, – что там с выстрелом в упор?»

 

Выстрел в спину

«А... Да... Выстрел. Пушкин, значит, ополоснулся. Вспотел, разумеется, и от жары, и от вдохновения. Оделся. Пошёл на веранду. Новые стихи читать. Он ведь чувствовал, что получилось. Классно всё сделал...»

– «Мне эти его стихи не нравятся», – быстро сказал поэт. «И мне не нравятся, – согласился я, – но что это меняет? Это наша субъективность.

Объективно это хорошо сделанная словесная вещь. Мне вон «Триумф воли» Лени Рифеншталь не нравится. И что? Из истории кинематографа «Триумф воли» моя субъективность не выбросит.

В общем, Пушкин входит на веранду. Мизансцена такая. Наталья Николаевна в уголке за дамским каким-то занятием, Смирнова-Россет – за столом. Ждёт. Солнце лупит в стёкла веранды. Всё сияет.

И Пушкин сияет. «Сейчас, – говорит, – я вам свои новые стихи почитаю». И принимается декламировать: «О чём шумите вы, народные витии? Вам непонятна, вам чужда сия семейная вражда! Для вас безмолвны Кремль и Прага!»

Скрепа же – семейная вражда. Муж жену и детей смертным боем бьёт, а ты со стороны не лезь. Бьёт, значит, любит. (Русская, кстати, поговорочка).

Пушкин декламирует, мол, встанет русская земля, стальной щетиною сверкая (не побрилась, что ли, с утра русская земля?).

Наталья Николаевна отрывается от дамского своего занятия и стреляет в упор, неожиданно: «Ох, Пушкин, как ты надоел своими стихами...» Наповал.

Во-первых, кем была целевая аудитория Пушкина? Барышни. Это они, плача, переписывали в свои альбомы «Бахчисарайский фонтан», в точности выполняя предсказание Карамзина: литература и авторские таланты в России появятся тогда, когда русские дамы и барышни будут взахлёб читать русские стихи и русскую прозу, как они читают французскую словесность.

И барышня, совсем молодая женщина Пушкину говорит: «Надоел своими стихами». Удар поддых.

 Во-вторых, Наталья Николаевна смогла в одно предложение сжать все критические отзывы о Пушкине 30-х годов от Сенковского до молодого Белинского: Пушкин надоел, Пушкин исписался, его время прошло.

В-третьих, это Пушкину говорит его жена. Пушкин был настолько потрясён, что он – опытнейший словесный дуэлист – не смог ответить … барышне. Хотя ответ напрашивался: «Наташа, это стихи для людей с айкью чуть выше среднего».

Но Пушкин растерялся, пробормотал: «Это новые стихи. Ты их ещё не слышала...» Ну, совсем открылся. Добивай. Наташа и добила: «Новые, старые … не всё ли равно? Надоел...»

 Пушкин выдохнул, протянул листы Смирновой-Россет со словами: «У Натали – невозможная откровенность малых ребят»

«А почему вы за Натали? – тихо, тихо спросила жена поэта. – Потому что вы за поляков?» – «Не только, – мотнул головой я, – потому что Натали – женщина и ей надо другие стихи читать.

Не «швед, русский колет, рубит, режет», а «тебе, но голос Музы тёмной коснётся ль слуха твоего? Поймёшь ли ты душою скромной влеченье сердца моего?»

Ну, Маяковский же Лиле Брик не «Стихи о советском паспорте» читал, а «Облако в штанах» и «Про это».

 Стал бы читать: «Я достаю из широких штанин», Лиля бы поморщилась: «Володя, ты что-то перепутал. Красный уголок – этажом ниже. Там и доставай из широких штанин...»

Бывший майор, ныне строитель рассмеялся. Поэт гмыкнул. Жена вздохнула. Жена поэта кивнула: «Понятно». За окном промелькнул памятник коренастому приземистому Эрнсту Тельману. Мы почти приехали.