Кипящее название и несуществующий кенотаф

Проезжая по шоссе вдоль Финского залива в сторону Ораниенбаума, я часто глазом упирался в указатель: Кипень, столько-то километров. Мне нравилось это название. В нем славно сталкиваются бурное кипение, пение и замшелый, неподвижный пень. Такая получается… кипа значений в одном звучании: кипящий, поющий пень. Сальвадор Дали или Рене Магритт неплохо бы этот пень изобразили.

Потом я и вовсе заинтересовался Кипенью, до которой от Стрельны совсем немного (если верить указателю) километров. Читатель помог. Хотел узнать, что это за Kippenhof (Киппенгоф) такой, в котором скончался супруг будущей русской императрицы Анны Иоанновны, племянницы Петра I, герцог Курляндский Фридрих Вильгельм. 17-летнюю девушку выдали замуж насильно. Она слезно просила всемогущего царя не выдавать ее за иностранца. Аж в народную песню эта мольба прорвалась: «Не давай меня, дядюшка, царь-государь Петр Алексеевич, в чужую землю, нехристианскую, / выдавай меня, царь-государь, за своего генерала, князь-боярина». Мааалчать, не рассуждать! Шагом марш под венец!

Любопытно, что в русской историографии императрица Анна Иоанновна числится злобной русофобкой и представительницей немецкой партии, хотя русофобкой она была не большей, чем ее дядя, чью политику она продолжала верно и неукоснительно. Так вот, через два месяца после свадьбы молодой супруг юной жены скончался по дороге из России в Курляндию. Были торжественные проводы, на которых Петр сыграл с Фридрихом Вильгельмом в одну из своих любимых игр: «Ты меня уважаешь?»

Да, да, это — пьяная присказка оттуда, из петровских ассамблей. По ассамблее бродят солдаты с огромным чаном водки и очень большой чаркой, выщучивают из толпы гостей тех, на кого укажет император: «Ты царя уважаешь?» — «Уважаю…» — «Пей…» Так несколько раз. Если гость чувствует, что все… не может и честно сообщает: «Увввважаю, но пппить не буду — не могу…», из толпы выныривает сам хозяин бала и устроитель перформансов с грозным вопросом: «Ты меня уважаешь?» Аут. От такого предложения не отказываются.

Словом, на проводах своего нового молодого родственника Петр упоил беднягу до тяжелейшего состояния. Вот герцог и умер, не доехав до Курляндии. Место, где он окончил короткие дни своей жизни, называется Киппенгоф. Вы правильно догадались: немецкая колония Кипень, каковую колонисты онемечили: Kippenhof. Нигде в официальных бумагах и справочниках этот местный (эндемичный) топоним не закрепился. Один только раз вынырнул в наименовании места смерти герцога Курляндского.

Когда я об этом узнал, то предположил (не помню, вслух или про себя), что неплохо бы украсить ныне заброшенное селение Ленинградской области Гатчинского района роскошным кенотафом. Связаться с латышскими специалистами (Курляндия — Курземе — ныне область Латвии), можно и немецких профессионалов привлечь, и совместными усилиями поставить надгробие над несуществующей могилой, сиречь кенотаф. Допустим, скульптурную группу: русский император Петр Великий упаивает без-двадцати-лет (для истории — без трех минут) русского императора Фридриха Вильгельма (как бы его два имени обрусили? — Федора Васильевича?) до смерти. Скульптурную группу можно было бы высечь из местного камня: болотного туфа, он же травертин, он же пудосткий камень.

Объяснение топонима и каменоломни

Топоним объясняется просто и без затей. Означает он то, о чем его пение — кипение. В речке Стрелке, протекающей вблизи Кипени, озерцах и болотах полно кипящих, бьющих из-под земли ключей, потому-то и прозвано это село Кипень. Тут геологический переход к природному оксюморону, мягкому камню, болотному туфу. Совершить этот переход мне не по силам, не по моим геологическим знаниям. Поверьте на слово, благодаря этим самым ключам камень этот каким-то фокусом и образуется.

Залежи его весьма велики в местности меж Кипенью и Пудостью. Больше всего его было вблизи Пудости. Отсюда и название: пудостский камень. Нынче пудостские каменоломни заброшены. Во-первых, почти все выработаны. Во-вторых, повторимся: камень — красивый, но, увы, скоропортящийся. Особенно в нашем холодном влажном климате. В-третьих, век его расцвета приходится на последние годы царствования Екатерины II, Павла и первые годы царствования Александра. Первая волна ампира (классицизма), имперское, римское искусство.

Античность Рима, империи, поэтому и камень использовался такой же, как в имперском Риме, чтобы было — неколебимо, архаично, по-римски. Потом выяснилось, что материал быстро теряет вид, требует подновления. И перешли на россиевский (желто-белый) штукатурочный декор. А потом и вовсе заинтересовались новыми строительными материалами. Вот каменоломни мягкого камня и забросили. Хотя не очень. В 2008 году был невнятный скандал с реставрацией Казанского собора, когда выяснилось, что реставраторы использовали пудостский камень из заброшенной каменоломни, как раз неподалеку от Кипени, наломанный без лицензии. Скандал заглох — поди докажи, что пудостский камень оттуда.

А на кенотаф из местного травертина вполне можно получить лицензию. Международное же будет дело! С иностранными партнерами. Кстати, и еще один кенотаф можно поставить на другом конце поселка. Простое надгробие с именем-отчеством-фамилией: Владимир Осипович Лихтенштадт, — и датами жизни: 1887–1919; такое же, как и на его могиле на Марсовом поле.

Город света

Ему повезло с фамилией: Lichtenstadt — город света, город солнца. Неистовый утопист, всю жизнь дравшийся за мир без угнетения, без богатых и бедных, вот так он был отмечен судьбой. Ему вообще везло. В 1906 году он, эсер-максималист, участвовал в покушении на Столыпина и в довольно крупном «эксе» (попросту говоря, ограблении). Могли приговорить к смертной казни. Приговорили к пожизненному заключению в Шлиссельбургской крепости. С 1906 по 1917, 11 лет, он — там.

Он один из главных героев книги прекрасной писательницы Александры Бруштейн «Цветы Шлиссельбурга». Книга посвящена его матери, Марине Львовне Лихтенштадт, русской и советской переводчице Додэ, Мопассана, Золя, Шпильгагена, умершей в 1937 году. Владимир Лихтенштадт и сам был переводчиком. Он перевел на русский язык «Пол и характер» Отто Вейнингера, «Искусственный рай» Шарля Бодлера (прозу поэта о своих психоделических опытах), большие фрагменты из натурфилософских сочинений Гете, включенные в книгу самого Лихтенштадта: «Гете. Борьба за реалистическое мировоззрение». Книга вышла спустя год после гибели автора, в 1920.

Да и в самой гибели ему повезло. Понимаю: повезло, повезло, да не очень. Но что делать: тот путь, который он выбрал, не мог не кончиться гибелью. Как там острил горьковский циник Клим Самгин: «Революции нужны, чтобы убивать революционеров». Есть люди, чей рано оборвавшийся путь может быть с точностью почти стопроцентной мысленно продолжен. Не потому, что они такие простые, а потому, что они — цельные, целокупные, если угодно — тотальные. Если бы комиссар разгромленной в пух и прах красной дивизии товарищ Лихтенштадт не погиб 7 августа 1919 года под Кипенью, то после гражданской войны он, подобно своему другу Виктору Сержу (Виктору Сергеевичу Кибальчичу, племяннику народовольца Кибальчича) вошел бы во все партийные оппозиции. Это значит, с 1927 года он бы не вылезал из ссылок и концлагерей и кончил бы свои дни в колымском лагере в 37-м участником лагерного сопротивления троцкистов. О котором Солженицын (коего не заподозришь в симпатии к троцкистам) в «Архипелаге ГУЛАГ’е » пишет с нескрываемым, скорбным уважением.

В Шлиссельбурге Лихтенштадт пользовался непререкаемым уважением и у заключенных, и у начальства. Поэтому в дни Февральской революции начальник тюрьмы вызвал его к себе и попросил составить список всех политзаключенных. (Рыться в личных делах — муторно, а Владимир Осипович всех помнит, не голова — Дом Советов, впрочем, такого словесного оборота тогда не было…) Владимир Осипович список составил. Политзэков выпустили. Затем во главе демонстрации Лихтенштадт возвратился (по мартовскому льду, отделяющему тюрьму от городка Шлиссельбурга) и потребовал от начальника учреждения освободить ВСЕХ заключенных. Комендант тяжело вздохнул и… освободил. Перед освобожденными Владимир Лихтенштадт произнес пылкую речь насчет того, что ныне вы не бандиты, воры, убийцы, а граждане свободной России. Будете ли вы достойны этого высокого звания? — «Будем, будем!» — радостно закричали граждане ныне свободной России.

До начала 19-го года Лихтенштадт работал в созданной им детской коммуне в Ульянке. Когда Юденич начал наступление на Петроград, Владимир стал рваться на фронт. Оставил коммуну на своего зама — и к Зиновьеву. Зиновьев сначала назначил Лихтенштадта редактором еще не существующего журнала «Коммунистический Интернационал». Лихтенштадт выпустил пять номеров — и все одно… на фронт, на спасение красного Питера, колыбели мировой революции. Назначили комиссаром дивизии. Дивизия была (повторюсь) разгромлена. Комиссар отстреливался до последнего патрона. Был взят в плен и расстрелян сразу же. Брошен в безымянную, быстро засыпанную яму. После провала наступления Юденича тело Лихтенштадта эксгумировали и перезахоронили на Марсовом поле.

Согласитесь, в расположении двух кенотафов из мягкого, меняющего свой цвет в зависимости от освещения камня в разных концах поселка Кипень имелся бы некий трудно формулируемый (или, напротив, слишком легко формулируемый) символический смысл. Вся не очень счастливая история Российской империи расположилась бы между этими двумя кенотафами. Вот несостоявшийся император, а вот несостоявшийся строитель города света, города Солнца. Царствие им Небесное. И С НОВЫМ ВАС ГОДОМ!