1506
0
Елисеев Никита

Серое небо

Серое клочковатое небо. Ветер. По дорожке несутся, кружась и вздрагивая, совсем сухие листья. Голые деревья. «Только трус не любил никогда этой брезжущей пасмурной хмури…» Выходит, я трус. Одно утешение: «Безобразное — та часть прекрасного, которую наше сознание вместить не может». Артур Шопенгауэр. Закрываю дачу до следующего сезона. В электричке почитаю.

Шекспировед

«Биографии — последний бастион реализма». Иосиф Бродский. Сейчас не так интересно читать про выдуманного интеллигента Александра Александровича, который оказался в Крыму
в 1918–1920-м, бежал бы, но у него жена обезножила. Он и остался. Голод, аресты, расстрелы, а он за женой ухаживает и лекции читает в кое-как работающем местном университете. Потом жена умирает в 1922-м, куда уж теперь-то? Обратно в родной Петроград, лекции читать, статьи писать, переводы редактировать. Если этот Александр Александрович — выдуманный, то недоверчивая улыбка волей-неволей исказит лицо читающего. А вот если все так и было, документально подтверждено, если шекспировед Александр Александрович Смирнов (1883—1962) такой был и все это с ним произошло, то интересно. Хотя, казалось бы?.. Борис Каганович добросовестно описывает жизнь Александра Александровича Смирнова. Не авантюриста, не политика — ученого. Конечно, время, в которое угораздило его попасть, было авантюрным, сильно политизированным, шекспировским, но самый драматичный эпизод из жизни Смирнова я уже пересказал. Еще тайна рождения, но ей посвящено совсем немного страниц. А так-то: жил человек и работал. С юности, еще когда был вхож в круг декадентов (Гиппиус, Мережковский, Андрей Белый, Блок), и до старости, когда редактировал переводы Шекспира, Стендаля. Да кого только из западных классиков Смирнов не редактировал и не переводил в Советском Союзе! А вот читаешь — не оторваться. Конечно, письма Смирнова и его друзей. Как они красиво и умно писали. Я даже пару писем переписал. Может, тоже научусь так писать… Ну и некая мораль, что ли, вычитывается из этой биографии. Человек достойно прожил в страшное время. Воспитал учеников, когорту ленинградских переводчиков от Натальи Рыковой до Ефима Эткинда. Перевел и отредактировал груду важных для культуры текстов. Помогал тем, кто попал в беду, от Исайи Мандельштама до Михаила Бахтина. И уцелел. Погромыхивало над головой, но молнии били рядом. Конечно, многое из того, что мог бы сделать, не сделал. А кто сделал?

Александр Александрович Смирнов.
1883—1962.  Каганович Б. — СПб.: Европейский дом, 2018.

Свиток воспоминаний

Вот еще один бастион реализма — воспоминания. Одно дело, когда кто-то (да еще выдуманный) произносит тост. Дескать, в газетах прочел. Поднимаются наши альпинисты на Эверест. На последнем привале оставляют все тяжелое снаряжение, добираются до вершины, потом спускаются, а снаряжения нет — украли. Преамбула так хороша, что я не запомнил, за что же в этом случае выпить. Но одно дело (повторюсь), когда так шутит выдуманный персонаж, и совсем другое — когда режиссер Алексей Герман, автор «Проверки на дорогах», «Двадцати дней без войны», «Лапшина». В мемуарах поэта и журналиста Олега Хлебникова «Заметки на биополях» полно таких бытовых эпизодов, смешных, печальных, поучительных. Он вспоминает о родном городе Ижевске, отце, матери, дедах, бабушках, прабабушках, обо всех, с кем довелось встретиться и подружиться. А круг его общения был весьма широк — от Давида Самойлова до Александра Аронова. В общем, это был круг поздней, честной советской литературы. Это была очень сильная литература. Делали ее очень интересные люди: и Окуджава, и Борис Слуцкий, и Юрий Левитанский, и Александр Межиров. Кстати, лучшая глава в воспоминаниях посвящена Межирову, автору стихотворения, которое Анна Ахматова называла лучшим стихотворением о Великой Отечественной войне: «Мы под Колпино скопом стоим, артиллерия бьет по своим. Недолет, перелет, недолет, по своим артиллерия бьет. (…) Нас комбаты утешить хотят, говорят, будто родина любит. По своим артиллерия лупит. Лес не рубят, а щепки летят».

Заметки на биополях.
Хлебников О.  —
М.: Время, 2018.

Со стороны

Со стороны виднее. В чем-то спокойнее, в чем-то страшнее. Ранняя проза швейцарца Фридриха Дюрренматта с 1942-го по 1952 годы плюс поздние его сочинения, 1986-й и 1990 годы. Никогда не публиковались на русском. Самое интересное и жуткое — рассказы 1940-х.
Дюрренматт еще не знает, кем будет: художником, философом, писателем. Он еще не знает, что ему предстоит стать одним из самых значительных европейских драматургов. Молодой парень, студент, со стороны наблюдает за Второй мировой войной. Он швейцарец. Его страна — в стороне. И вот он видит, что все фантасмагории Кафки — это правда. Мир абсурден. Иррационально жесток. Со стороны он видит то, что зафиксировал его соотечественник Готфрид Келлер давным-давно, еще в середине XIX века: «Слой человечности, культуры в человеке очень тонок. Прорвать его не составляет никакого труда». А нарастить трудно, добавим мы. Парень принимается писать свои фантасмагории. Ничего более жуткого я не читал. Сухо, деловито начинает рассказ: «Человек убил свою жену и наделал из нее колбас…» Похоже на Хармса. Но без юмора. Скрежещущий такой голос. Графический. Царапающий. Стоит почитать.
 

Миссия, или О наблюдении наблюдателя за наблюдателями.
Дюрренматт Ф. Пер. с нем. Г. Снежинской. — СПб.: Азбука, Азбука-Аттику­с, 2018.

если понравилась статья - поделитесь: