Архитектор

Отдадим должное эстетической смелости архитектора Александра Товбина, подавшегося в писатели. Шестьсот сорок четыре страницы сложного, изысканного текста. На что Товбин рассчитыва-
ет? Кто ж сейчас это осилит-то? «Пицунда. Роман в двух книгах». Ладно роман, но там еще и вступление на 63-х страницах, где автор советуется сам с собой и с гипотетическим читателем, как ему построить то, что задумано. В какую форму уложить? Кого взять за образец: Пруста, Джойса, позднего Катаева? (За образец — это я вам точно скажу — взята проза Осипа Мандельштама.) Не всякий, даже квалифицированный, читатель выдержит такой пролог.
Да и повод к прологу странный.Человеку времен позднего застоя приходит вызов из-за границы. Человек может вырваться из-за железного занавеса. Увидеть Рим, Венецию, Париж. Только сюда он уже никогда не вернется. (Никто ведь в годы позднего застоя не подозревал, что советская власть слиняет в три августовских дня.) Человек убьет отъездом свою прежнюю жизнь. И тогда он (так и не решив, уехать — не уехать) принимается писать об этой своей прежней жизни. Мастерит из нее прихотливый, почти бессюжетный роман про свои любови; про Исаакиевский собор, который, будучи молодым архитектором, обмерял и облазил весь; про выставку андеграундных художников
в Доме культуры Газа и про потрясшую его там картину с вмонтированным в нее
зеркалом; про Пицунду, куда отправлялся каждое свое советское лето… И пока он все это пишет, все это рушится. И железный занавес падает, и человек едет за границу, а потом — в разоренную грузино-абхазской войной Пицунду.
Вот и роман достроен. Повторюсь, не всякий доберется по его лабиринту до конца. Но тот, кто доберется, не пожалеет. И в душе его останется отзвук шума времени. А этого достаточно…

Пицунда. Роман в двух книгах.
Товбин А. —
СПб.: Геликон Плюс, 2018.

Диссидент

Я ж и говорю (то есть не я, а Гефтер): час близости всех со всеми. Абсолютно другая книга, тоже толстенная, размером с хорошую стену. Читается легко, и жалеешь, что закончилась. Впрочем, это только первый том воспоминаний диссидента и коллекционера Сергея Григорьянца, и назван соответствующе — «В преддверии судьбы». И образец для воспоминаний выбран иной — «Четвертая Вологда» Варлама Шаламова. Сухая, деловая проза. Объективная. С минимумом общих рассуждений и личных впечатлений. Только факты. Академическая среда послевоенного Киева, Рига пятидесятых, Москва шестидесятых, редакция «Юности», редакция «Нового мира»; коллекционеры, спасающие от уничтожения русский авангард и не только, — например, изразцы из дома Анны Монс: дом снесли,
а коллекционер из груды мусора выволок изразцы конца XVII века. Всех и все надо вспомнить без гнева и пристрастия — честно. Быть не судьей, но свидетелем. За плечами антисоветчика и антикоммуниста Сергея Григорьянца — два срока и голодовки, в душе — ненависть к коммунизму и советской власти. Но если Варлам Шаламов, оставшийся верным своей троцкистской юности, — великий писатель и порядочный человек, то Григорьянц так об этом и пишет. Если Илья Сац — бывший литсекретарь Луначарского, на старости лет работающий в редакции «Нового мира», узнав об аресте своего молодого друга Сергея Григорьянца, набивает сумку продуктами и едет в гребеня к беременной жене арестованного, то Григорьянц так об этом и пишет. Хорошая книга. Полезная. Поучительная. Великолепно иллюстрированная.
 

В преддверии судьбы.
Григорьянц С. —
СПб.: Изд-во Ивана Лимбаха, 2018.

Фронтовик

Павел Коган — автор одной из великих поэм русского ХХ века — «Первая треть». Если бы меня попросили составить сборник о формировании молодого, думающего, порядочного интеллигента в условиях тоталитаризма, то я бы собрал «Приглашение на казнь» Набокова, «Черновик чувств» Белинкова и «Первую треть» Павла Когана. Это истории людей, с детства поставленных в ложную систему координат. Выбраться из этой системы они могут только сами. Они и выбираются: кто в тюрьму, кто на казнь, кто на гибель на фронте, кто в очеловечивание доставшегося им социума. Павел Коган принадлежит к непонятому и непонятному поколению, о котором его друг Давид Самойлов точно сказал: «Кто шел в солдаты в 41-м и в гуманисты в 45-м». Коган погиб в 1942-м на сопке Сахарная Голова под Новороссийском. Белобилетник (астигматизм) добился отправки на фронт, был переводчиком в разведроте, ходил вместе с разведчиками за «языками», во время одного из рейдов погиб. Его стихи, широко известные в узких кругах московской интеллигенции, стали печататься спустя десятилетие после его гибели. Его песню «Бригантина» («Надоело говорить и спорить, и любить усталые глаза…») пела вся советская молодежь. Внучка Павла Когана, замечательная переводчица Любовь Сумм, в этом году издала наиболее полный сборник его стихов и писем. Снабдила комментариями, послесловием и воспоминаниями о своем деде. Есть в этом сборнике и мрачное стихотворение автора «Бригантины» — «Монолог». Семнадцатилетнего парня выгнали за это стихотворение из школы и из комсомола, потому что он верно и провидчески написал: «Я говорю: “Да здравствует история!” И головою падаю под трактор». Чтобы такое написать в 17 лет в 1936 году в СССР, нужно быть отважным гением. Он таким и был.
 

Разрыв-травой, травою-повиликой…
Коган П. —
М.: Совпадение, 2018.