Сергиево/Володарская

Дочь, разумеется, на вокзал опоздала. Само собой, воспитательная лекция. Вот, дескать, как вредна неорганизованность, забывчивость, неуважение к чужому времени et cetera, et cetera. В вагоне успокоился, заговорили о другом. Мелькнуло Сергиево, бывшая Володарская. Раздраженно заметил: Володарский-то чем провинился? «Американский рабочий Володарский», — так он представился наркому просвещения Луначарскому.
Был комиссаром печати в Петрограде. Да, закрывал эсеровские и меньшевистские газеты. Редакторы обращались в суд. Если решение суда было в их пользу, газета начинала выходить под тем же названием; если проигрывали суд, название менялось. Володарскому в эсеровской петроградской газете Куприн посвятил прочувствованный некролог. Дескать, вот он, Дон Кихот революции. Да, наш враг, поскольку наша революция — другая, но враг благородный, порядочный. Таких уважают.
И само покушение на него очень странное. Стрелявшего так и не нашли. На процессе эсеров в 1922-м, через четыре года после покушения, один из обвиняемых (покаявшийся, в отличие от остальных) Григорий Семенов признал, что был организатором. Назвал исполнителя акта — рабочего Никиту Сергеева. Только этого Сергеева не нашли. Если учесть, что после процесса Семенов отправился не в тюрьму, а в санаторий, а в 1938 году он выступал с признательными показаниями уже на Бухарина и рассказывал, как в 1918-м вместе с Бухариным готовил покушение на Ленина, то как-то сомнительно выглядит и его признание1922 года.
«Сергеев? — переспросила дочь. — Так это в честь него переименовали Володарскую в Сергиево?» Я немного рассердился. «Нет. В честь Сергиевской пустыни… Монастыря. Анна Иоанновна за три года до смерти передала эти земли своему духовнику Варлааму, настоятелю Троице-Сергиевского монастыря. Он здесь и основал Сергиевскую пустынь, то бишь монастырь. Между прочим, его настоятелем в 1830-е годы был Игнатий (Брянчанинов), образованнейший иерарх, друг Державина…» — «Так в честь кого Сергиево-то?» — «В честь Сергия Радонежского, надо полагать». — «Он здесь жил?» — «Тьфу ты, нет, конечно. Если монастырь францисканский, то это же не значит, что там когда-то жил святой Франциск». — «А!» — «Два… Основали в день святого Сергия Радонежского. Вот и назвали так». — «Понятно, кстати, только станцию переименовали, а поселок так и называется Володарским». — «Не совсем кстати, но сойдет. Проехали…»

Ораниенбаум

В Рамбове (Ломоносове, Ораниенбауме) я снова разговорился. Поскольку опоздали на прямой поезд до Калища/Соснового Бора, то пришлось ехать до дачи в Дубочках на маршрутке. Сначала была все та же «педагогическая поэма» про забывчивость, неорганизованность, неуважение к своему и чужому времени, ну и прочее. Потом, посидев в привокзальном кафе «Апельсин» и съев шаверму под неодобрительное замечание дочки: «Папа, ты же цивилизованный человек. Зачем тебе шаверма?» — я поуспокоился и перешел от педагогики к краеведению.
«Молодцы — хозяева шавермачной! “Ораниенбаум” в переводе значит “Апельсиновое дерево” — у Александра Даниловича Меншикова до его опалы здесь были оранжереи, и в них зрели апельсины. А раз город Дворцового ведомства называется “Апельсиновое дерево”, то первое заведение в нем должно называться “Апельсин”! Это же ясно…» — «Дворцового ведомства?» — переспросила дочь. «Ну да, не уездный, не губернский город, а город вне разрядов, принадлежащий непосредственно царскому двору. Гатчина, Царское Село, Ораниенбаум. Видишь, какие постройки аккуратные. Казарменный классицизм, конечно, времен Николая I». — «Всяко лучше панельных коробок…» Я подумал и согласился.
«В этом городке, — сказал я, — родилась жена самого известного журналиста в России начала XIX века Николая Полевого. Строго говоря, его вообще можно считать первым журналистом России, потому что его “Московский телеграф” был первым журналом, который приносил прибыль. До него журналы в России были или дворянской забавой, или тоже дворянским, но серьезным занятием по просвещению публики. А “Московский телеграф”, основанный купцом из Иркутска, стал первым коммерчески выгодным литературным предприятием». — «А что с ним стало?» —
«Закрыли по доносу. Полевой написал разгромную рецензию на пьесу Кукольника про Минина с Пожарским “Рука Всевышнего Отечество спасла”. Пьеса понравилась Николаю I, ну и кранты “Московскому телеграфу”…» — «А с Полевым что стало?» — «Пьесы стал писать». — «Хорошие?» — «Чудовищные. Но пользовались неимоверным успехом. Он вообще знал, как достичь успеха.
В его время и романы его были невероятно успешны. Вот, может, к тестю приезжал в Рамбов с женой и детьми. Даже наверняка приезжал. Городок-то красивый, что говорить. Парк какой, море…»
Помолчали. Дочь спросила: «А потом?» — «Что потом?» — «Что стало с ним?» Я пожал плечами: «Умер…» — «А с детьми?» — «Ничего про его детей неизвестно. Про внука, Сергея Дегаева, известно многое. Первый самый знаменитый провокатор. Был внедрен в “Народную волю” жандармским полковником Судейкиным. После нескольких арестов народовольцы Дегаева разоблачили, поставили перед выбором: или он помогает им ликвидировать Судейкина и тогда катится на все — четыре стороны, или…» — «И он помог?» «Помог». — «И куда же он покатился?» — «В Америку. Преподавал математику в американском университете в городе Амхерсте. Был любим студентами и преподавателями. Великолепно играл в теннис. Чемпион университетских соревнований…»

Пеники-Дубочки

Подъехала маршрутка, и мы помчались по хорошей дороге. Мимо огромного дворца Меншикова, мимо скромного маленького дворца моего любимого российского императора Петра III, мимо шикарного павильона «Катальная горка» самого уважаемого мной монарха нашей страны Екатерины II (единственного настоящего мужчины на российском троне; у всех остальных, даже у великого Петра, были неприятные женственные черты, у нее — нет: железная женщина).
В Пениках у современного универмага «Магнит» я предался воспоминаниям: «Вот тут раньше стояло сельпо. Деревянный такой лабаз. Был момент печальный, когда нигде в окрестностях было не купить пива. А пива хотелось. И вот мы с отцом (Царствие ему Небесное, кстати), уже ни на что не надеясь, дошли до Пеников. И что мы видим? Из лабаза выходит мужик с ящиком (!) пива. Останавливается. Ставит ящик на землю. Вынимает из ящика бутылку, смотрит вдаль, мимо нас, и говорит: “Вот все: Пеники, Пеники… А? Вот те и Пеники…” После чего ногтем сшибает металлическую крышечку и вливает в себя пиво». — «Ногтем?» — как-то даже испугалась дочь. — «Да, Лиза, ногтем. Сам бы не поверил, но я это видел».
На пениковской горе открылся ослепительный вид: справа — море, Кронштадт и змеящаяся по морю дамба-дорога к острову, прямо — море зелено-желтого леса. Я вздохнул и, чтобы сбить патетическое настроение, спросил у дочки: «Ты не знаешь, что же мне так больно и так трудно? Может, я жду чего? Может, жалею о чем?» — «Не знаю, — правильно ответила Лиза, — не выспался, наверное».
По дороге к дому стал припоминать всякое дубковское. «В Брокгаузе и Ефроне, самой знаменитой русской энциклопедии, в чем-то по сию пору непревзойденной, помянуты наши Дубки. Пасека здесь была и молочное хозяйство (цитирую) “хорошо известные жителям столицы”. По преданию, Петр Первый посадил здесь дубовую рощу». — «Я смотрю, он всюду дубы сажал». — «И каштаны. Самые северные каштаны — у нас, в Петербурге. Кроме того, Дубки обожали петербургские пейзажисты. Шишкин здесь снимал виды…» — «Снимал?» — «Да. Первый художник-пейзажист России, а может, и мира, который работал по фотографии. Наброски делал на пленэре, потом, чтобы не забыть, снимал, ну и рисовал уже». — «Зачем рисовать-то, если фотография уже есть?» — «Хороший вопрос. Им задались авангардисты начала ХХ века. Но Шишкин все же хороший художник». — «Мне не нравится». — «А вот нам с Александром III нравится». — «Ну и кушайте своих мишек на лесоповале».
Остановились у дачи. Я полез за ключом и похолодел. Ключ я забыл дома. Дочь развеселилась: «Ай, молодца! Все неорганизованность, забывчивость, неуважение к своему и чужому времени… Что будем делать? Возвращаемся?» — «Нет. Давно было сказано: нет крепостей, которые мы, большевики, не взяли бы. Особенно если эта крепость — наша дача. Я залезу в дом через вентиляционное отверстие в подвале, открою окно на веранду — и вперед!» — «С ума сошел? Туда кот только забраться сможет». — «И я смогу!» Смог. Обратно, правда, дочь вытягивала со смехом и с цитатами из любимого всеми Винни-Пуха: «А по-моему, кому-то надо было меньше есть».