1121
0
Дмитрий Синочкин

Переживание зимы

Маршрут моих пеших путешествий немного ограничен парой костылей. То есть квартала три-четыре.
Коллеги пишут: «Страна изменилась за последние месяцы», «Россия уже никогда не будет прежней»… Ходил, смотрел — не заметил. Вроде все то же самое. На Фонтанке разноцветный мусор лежит, еще пара недель, чувствуется, — поплывет. Асфальт, спешно наляпанный в ноябре, понемногу смывается первыми дождями. В общем, «заметки натуралиста». Другие перемены неочевидны. Может, оттого, что недалеко гуляю?
И все же какой-то сдвиг восприятия имеет место. Картинка, не меняя привычных деталей, теряет в четкости. Похожее ощущение, только гораздо сильнее, доводилось пережить в 1991-м, после сообщения о путче и о том, что к Петербургу движутся какие-то войска. А по Невскому мимо Домжура брел одинокий человек с рукодельным плакатом «Поздравляю с фашизмом». Вот тогда возникла некая внутренняя пустота, предчувствие, что все меняется и больше не будет прежним, и это было довольно сильно. Сегодня — слабый отголосок.
Но есть.
Но слабый.
Может, рецепторы задубели, закаленные ежедневным потоком крови и грязи с экрана?
Вон Достоевский в детстве разок увидел, как нехороший извозчик лошадь бьет, — и всю жизнь писал про страдания. Так его проняло. Его бы на час-другой в НТВ окунуть — насколько бы интенсивность писательского труда возросла!
Действительность не то чтобы меняется, она проседает кусками, как некачественная асфальтовая заплатка над местом прорыва теплотрассы.
«Мы живем, под собою не чуя страны…»
И я, кажется, совсем перестал понимать, что такое «страна». Умные авторы журнала «Эксперт» насчитали уже то ли три России внутри одной, то ли даже больше: «патерналистская», «креативная», еще какие-то.
Вот, допустим, два человека. Один — милый правоохранитель из казанского отдела «Дальний», который воспитывает задержанного с помощью бутылки из-под шампанского в задний проход. А другой — математик Перельман. Они друг другу кто? Соотечественники? Сограждане? Или хотя бы говорят на одном языке? Вряд ли. Перельман скорее с Агафьей Лыковой из Саянской тайги мог бы о чем-то договориться.
На самолетах устанавливают прибор распознавания «свой-чужой». Важнейшая штука: если сломается — ни крылья, ни двигатели не помогут. Грохнут на подлете на всякий случай. В архаических сообществах ту же роль выполняют татуировки или узор плетения бисера. А у нас он барахлит изначально, еще когда владимирский князь призывал татар на помощь супротив рязанского.
Оттого, наверное, и «всечеловеческая» роль российской литературы — со своими договориться не получается, попробуем со всеми сразу. Так прыгун с шестом, провалив попытку, просит поднять планку еще сантиметров на пять. А вдруг?
Сладкое чувство общности вывело людей на Болотную, на площадь Сахарова. Потом вдруг оказалось, что один за честные выборы, а другой против «голубых», третий требует освободить политзаключенных. И снова не заладилось как-то.
Вот, кстати, ушлые ребята с телевидения, хоть и конкуренты, но заодно: сразу на двух  национальных каналах в формате ток-шоу обсуждают самоубийство жены актера Пороховщикова.
На второй день, ее еще похоронить не успели. С воспроизведением событий: вот так она шнур наматывала, вот так — табуреточку отбрасывала… По классификатору у нас с ними общая профессия? Спасибо, не надо. Мне все же кажется, они ближе к этим упырям из отдела «Дальний».
Но как найти своих, если по условиям игры гады — всегда толпой, а приличные люди поодиночке. Или даже по «одиночкам».
Летит в весеннем небе одинокий самолетик, оставляя пушистый след. Непрерывно работает прибор, посылая во все стороны код распознавания.
А ответа нет.
Или абонент недоступен.

если понравилась статья - поделитесь:

август 2018

Нетленка