Правда, «подобность» получилась странная. К вычурному, аттракционистому, бьющему вверх струями фонтанов Николай приделал совсем другой Петергоф — тихий, романтический, интимный, с образцовой русской деревней, с готической капеллой, в которой разместилась православная церковь Александра Невского. Николаевские петергофские парки — возражение паркам Петра.

Николай хотел быть рыцарем. Ему бы понравилось определение Анны Тютчевой, фрейлины его жены: «Дон Кихот самодержавия». А Петр был… шутом, клоуном, великим трагикомическим артистом и режиссером вроде Квентина Тарантино.

Петергоф был любимой игрушкой Петра. Он сам рыл каналы для водоводов, сам зарисовывал фонтаны, которые стоило бы построить. Он делал водный городок — городок из воды. Александр Бенуа точно зафиксировал основное отличие Петергофа от Версаля. Версаль красив и тогда, когда фонтаны в нем не работают. Петергоф — город жаркого лета, проткнутого водяным ливнем снизу вверх. Для Петра вода была знаком победы над собственной слабостью.

Детство его было полным-полно шоковых испытаний. На его глазах стрельцы резали его взрослых друзей. При нем с крыльца на копья сбросили его дядю, Ивана Нарышкина. Ничего, спустя десять лет после этого печального события Петр сам убивал стрельцов — топором. Вода была одним из таких шоковых испытаний будущего царя, которые или ломают, или закаливают. В раннем детстве мама Петра, Наталья Кирилловна, вместе с сыном переезжала разлившуюся в половодье реку и застряла посередине брода. В ужасе закричала, разбудила ребенка и воплем своим вколотила хорошую водобоязнь. До 14 лет Петр не подходил к воде. Не плавал и не купался.
С 14 лет он заставил себя полюбить воду и стал первым русским мореплавателем, строителем кораблей, создателем флота. Вода, которую он боялся, покорил и покоренную полюбил, стала его страстью. Такой же, как страсть к аттракционам, грому и грохоту, откровенной на грани фола (или за гранью) эксцентрике.

Петергоф и стал такой водной, вбитой в приморский пейзаж эксцентрикой. Это здесь во время празднования крестин его сына, умершего спустя три года, из огромного торта на мужском столе вылезла голая карлица, а на женском — голый карлик. Это здесь Петр придумал фонтаны-шутихи, чтоб ты сел на скамейку, а тебя водой окатило — вот смеху-то. Шутка, немыслимая в строгом версальском парке, фонтаны которого Петр тщательно зарисовывал в 1717 году. Это в Петергофе Петр распорядился поставить смешные фонтаны — иллюстрации к басням Лафонтена. Поставили только один — «Фаворитка»: мопс вовсю гоняется за утками.

Может, для Петра, как для всякого российского реформатора, фонтанная история была не столько смешна, сколько печальна. Какое-то в ней отчаяние деятеля, делателя, со всего маху погрузившегося в российское болото. При Петре уточки и мопс были деревянными. В 1727 году раскаявшийся фальшивомонетчик Лазарь Задубский сделал их медными. (В 1713-м его схватили. Он бежал. Год прятался, а потом написал челобитную Петру, мол, сознаюсь в допущенной ошибке, больше не буду, инструменты прилагаются. Был назначен серебряных дел мастером…)

После Великой Отечественной войны от фонтана осталась одна покачивающаяся на воде утка. Новых зверьков сделал Борис Воробьев, первый советский скульптор-анималист. Почему первый? Потому что в 1946 году он первым в советской Академии художеств рискнул представить в качестве дипломной работы скульптуру «Волчица, попавшая в капкан». Только короткий всплеск послевоенного либерализма позволил академикам согласиться на такую смелую новацию.

В Петергофе вообще много первого. Здесь стоит первая русская скульптура — Нептун, выполненный по рисунку Петра.

До Петра лишь Лжедмитрий I рискнул ввезти в Россию скульптуру. Расколотили вдребезги богомерзкого идола во время восстания против первого русского западника. Уточню: тот Нептун, мушкетеристый, подбоченившийся, что стоит в Верхнем парке, — не петровский. Петровский — в глубине парка. Мушкетеристого купил Павел I за 30 000 рублей в Нюрнберге. Его отлили в 1650 году в честь окончания Тридцатилетней войны. Нюрнбергцы на радостях сделали Нептуна, но на то, чтобы водрузить его на площади, денег у магистрата не хватило. Простоял в запаснике до 1799 года, пока его не присмотрел русский император. Во время оккупации Петергофа немцы уволокли Нептуна на историческую родину. В 1947 году павловскую покупку вернули на место. Из всех петергофских фонтанов этот мне больше всего по душе. Уж очень нелепый.

А Самсон? «Самсон, раздирающий пасть льву»? Знак и символ Петергофа. С ним у меня связано одно из самых сильных эстетических переживаний. Был жаркий летний день, но Петергоф был пуст. Бывают в этом парке такие парадоксальные дни. Жарко, бьют фонтаны, а людей нет. Нельзя сказать, что это не идет Петергофу. Конечно, многолюдство ему к лицу более, чем другим паркам. Тогда он весел, лих, тогда становится понятно, почему самая смешная и самая непристойная поэма Лермонтова названа «Петергофский праздник». Пустота делает парк другим. Зловещим, трагическим.

Может, срабатывает память места? Все-таки здесь разыгралась одна из трагедий Великой Отечественной. 5 октября 1941 года тут высадился десант. 7 октября он был уничтожен. Остался один матрос, Борис Шитиков, и две записки во фляге, зарытой в землю. Флягу выкопали в 1944-м, когда разминировали и восстанавливали разбомбленный, снесенный до основания любимый городок царя Петра и императора Николая. В одной записке было: «Умираем, но не сдаемся. Патронов! Гранат! Вадим Федоров». Другая была совсем короткая: «Живые, пойте о нас. Мишка». Мишкой был политрук десанта Михаил Рубинштейн, о чем и написал в 1967 году в первой книге о петергофском десанте поэт Всеволод Азаров. Фамилия политрука была не ко времени. Израильские войска крепко врезали арабам, собравшимся в очередной раз «стряхнуть евреев в Средиземное море». Книжку Азарова изъяли из массовых библиотек.

Ладно, возвращаюсь к эстетике. Итак, в жаркий летний день в пустом парке под пение фонтанных струн поднимаюсь вдоль Большого каскада к петергофскому дворцу, с балкона которого самая жестокая из русских императриц Анна Иоанновна обожала бить птиц влет. Она была классная охотница. Редко промахивалась. Но речь сейчас не о ней. Оборачиваюсь, смотрю вниз на того самого «Самсона, раздирающего пасть льву», и вижу, как вдоль всего каскада мчит по балюстраде… выдра.

И вот это сочетание жары, пустоты парка, фонтанов, лупящих водой в небо, и красивого стремительного зверя было неповторимо прекрасным.

Самсон поначалу был из свинца. Его поставили аллегорией победы над шведами под Полтавой. Лев — герб Швеции. Полтавская битва была в день святого Сампсония, 27 июля. Правда, святой Сампсоний — это не древнееврейский Геракл, сиречь Самсон. Это бессеребренник и врач V века, раздавший все свое имущество бедным, вылечивший императора Юстиниана от какой-то тяжелой болезни. Так что здесь должен был быть другой фонтан: Сампсоний, накладывающий льву на пасть повязку, или что-то в этом роде. Ветхозаветного Самсона пристегнул к полтавской победе великий проповедник, поэт и (из песни слова не выкинешь) инквизитор петровского времени, Феофан Прокопович. Жег людей великий автор «Духовного регламента». Была у него такая особенность. В «Слове…», посвященном полтавской баталии, Феофан сравнил Петра, разорвавшего шведскую армию, с Самсоном, разодравшим льва, «аки козленка». Свинцовый Самсон попортился от воды, и в начале XIX века его и другие статуи Большого каскада заменили бронзовыми. В 1941–1944 годах немцы перелили эти статуи на снаряды.

С металлом в Германии был швах. Они и свои бронзовые статуи порой пускали в дело обороны и нападения, а тут еврей льву пасть раздирает. В печку! В 1947 году фонтан восстановили. Есть кинохроника: по Петергофу везут гиганта, колосса, а у его подножья сидит маленький человек, колосса сделавший, — скульптор Василий Львович Симонов. В петергофской газете 14 сентября того же года были опубликованы стихи его приемного сына, Павла Симонова, этому событию посвященные. Стихи так себе. Павел Симонов поэтом не был, он был физиологом, стал академиком, занимался физиологией мозга. Дочка его — артистка Евгения Симонова. Видно, ему захотелось вот так поблагодарить человека, спасшего его в 1937 году. Отец Павла, Станкевич, был офицером Генштаба, соседом скульптора Симонова по лестничной клетке. В 1937-м Станкевича и его жену арестовали. Сына должны были отправить в детдом. Симонов его усыновил. Вот это был подвиг, поступок, достойный святого Сампсония Странноприимца…   

Никита Елисеев