Интеллигентные жители городка шутили: «Ломоносов, девичья фамилия Ораниенбаум». Между тем Петр Первый концептуально, программно назвал вотчину, подаренную «мин херцу» Александру Меншикову, «Ораниенбаум» — «оранжевое дерево», «апельсиновое дерево». Весь петровский неистовый волюнтаризм в этом названии. Захочу, и на берегу Финского залива будут зреть апельсины. Заставлю природу, историю и территорию быть такой, какова она в моем плане. Надо признать, название это вместе с петровской программой крепко вцепилось в память места. Последняя станция перед Ораниенбаумом – Мартышкино. Разумеется, где же еще и резвиться мартышкам, как не около апельсиновых рощ? Правда, Мартышкино получило свое имя в честь  владельца трактира Мартына, уменьшительно-ласкательно  прозванного Мартышкой. Зато волюнтаризм аукнулся в предыдущей станции – Университет. То была идея академика Александрова: создать русский Оксфорд. Петровская идея – ткнуть пальцем в карту: здесь будет русский Амстердам или там русская Венеция. Принципиальное, идейное непонимание того, что для Венеции, Амстердама и Оксфорда помимо желания и плана необходимо еще много чего. Иногда удается. Обычно - не очень.

Русского Оксфорда неподалеку от Ораниенбаума не случилось. Несколько факультетов переселили, общага стоит, но все же не Оксфорд. Апельсиновые рощи на берегах Финского залива тоже не растут, но парк великолепен. Он недалеко от станции. Сначала рынок, потом парк. К рынку примыкает улица, заставляющая крепче биться мое библиографическое сердце. Улица имени Рубакина. Много ли в мире улиц, названных в честь библиографов, даже таких выдающихся, как Николай Александрович Рубакин? Он родился в Ораниненбауме в 1862 году. Его отец был городским головой. Сын стал народником, эсером, библиографом. Автором первой русской книжки о психологии чтения. Умер он в Швейцарии, в Лозанне в 1946 году. Его улица к парку не выводит. Она идет вдоль моря к окраине городка. Сам город и парк – на холмах над водой.

Надо пройти сквозь небольшой рынок и прежде парка и дворцов увидеть церковь. Собор Архангела Михаила построен в 1910 году по проекту архитектора Александра Миняева. Это было время возрождения настоящей русской архаики, без дурновкусной вычурности а la ruse. Строгость, белизна, четкость линий. Странно, но от этого стиля рукой подать до конструктивистских опытов первых советских архитекторов. Однако это слишком далеко завело нас в дебри сложных, враждебно-родственных взаимосвязей между архаикой и авангардизмом. Предпоследнего настоятеля собора Иоанна (Разумихина) расстреляли в апреле 1931 года. Храм закрыли. В детстве моем, отрочестве и юности там было овощехранилище. «Храм Спаса на картошке», как шутил Остап Ибрагимович Бендер. Но странное дело, даже в обшарпанном, поруганном состоянии он был грозно красив. Наверное, есть такой безошибочный, хотя и ненужный тест на архитектурное совершенство: в неухоженном, неприбранном виде сильное архитектурное произведение остается сильным.   

Парк неподалеку. Прежде посещение его было бесплатным. Известное дело: «Онегинские баки, кому же вы достались? Народу, народу. Дворянские собаки, кому же вы достались? Народу, народу…» Культура спускается сверху вниз, захватывая все более широкие слои населения. Что сопряжено с некоторыми неприятностями. В парковом озере вовсю купались, а на брегах оставляли следы невинного отдыха. Вспоминается историйка, связанная с одним из адептов и драйверов такого, порой катастрофического расширения культуры, с Владимиром Ульяновым. В бытность свою в Швейцарии Ильич полюбил горные прогулки. Вместе с ним полюбил эти прогулки и имевшийся в Швейцарии пролетариат. В горных пустующих домиках, где туристы могли передохнуть, перекусить, оставить провизию для других туристов и двинуться дальше, стали все чаще попадаться веселые надписи, битые бутылки и прочее, радующее органы чувств путников и призывающее их продолжить карнавальное ликование в одинокой горной избушке. Вождь мирового пролетариата и поволжский помещик при виде этого помрачнел и буркнул нечто настолько неожиданное, что сие надолго впечаталось в память его спутнику, социал-демократу Николаю Валентинову: «М-да, значит, и в Швейцарии нам без палки не обойтись…».

Ну палка, не палка, но финансовый ограничитель, несомненно, полезен и необходим. Нынче берега вычищены. По озеру плавают катамараны, лодки, лебеди, красивые экзотические утки. В процессе восстановления дворянской культуры были допущены некоторые перегибы. Часть парка отделили сеткой и запустили туда маралов. Маралы были красивы, но вели себя уж очень по-маральи, особенно во время весеннего гона. Они ломали решетку и появлялись в совершенно неожиданных, непредусмотренных для их любовных игр местах. Пришлось отказаться от такого украшения парка.

Ораниенбаумскому парку идет эксцентрика. Его первый владелец был эксцентричен. Меншиков Александр Данилович – герцог Ижорский. Больше в России герцогов, а тем более Ижорских, не было. Его дворец выстроенный итальянцем Джиованни Марио Фонтана и немцем Иоганном Готфридом Шеделем, на казовой стороне парка. Он тянется вдоль главной улицы города, Дворцовой, переходящей в шоссе. Он огромен. Глядя на него, сразу понимаешь, на что претендовал «полудержавный властелин» после смерти своего покровителя.

Он претендовал на власть с немалыми на то основаниями. В драке «птенцов гнезда Петрова» Александр Данилович поначалу взял вверх, но… Уж слишком был одинок, слишком уверен в своих силах, слишком презирал своих противников. И это тоже заметно по его дворцу. При всей своей огромности и подчеркнутой симметричности он нелеп. Он странно приземист. Ощущение это возникает из-за двух башенного типа строений по обе стороны дворца. Очевидны колебания владельца: а что же тут строить? Дворец для балов и ассамблей или замок, чтобы отстреливаться от неприятеля?

Чтобы увидеть по-настоящему изящный дворец, дворец-игрушку, нужно подняться в глубь парка. Этот дворец почти спрятан. Его строил спустя десятилетия после меншиковского Антонио Ринальди - для императора Петра III. Сейчас рядом с дворцом вольер, где бродят печальные павлины.

Вещи многое говорят об их владельцах. В маленьком и красивом доме нравилось жить самому осмеянному из всех русских царей. Даже для Павла I в русской культурной традиции нашлось комплиментарное прозвание: «Русский Гамлет». Петр III остался в нашей исторической памяти истериком и неумехой, тупым поклонником Фридриха II. В скобках заметим, что в середине XVIII  века быть поклонником монарха, решившегося проиграть судебный процесс своему подданному, мельнику (а такой эпизод был в жизни Фридриха), — вовсе не свидетельство тупоумия. Скорее, наоборот, свидетельство образованности и широкого общественно-политического кругозора.

Так или иначе, но в русской культурной традиции о Петре III доброе слово сказали только два человека: Александр Городницкий и Виктор Соснора. Правда, какие это слова! Все помпезные памятники и велеречивые оды победительнице Екатерине не стоят одной печальной песенки барда и нервной, энергичной, на редкость убедительной повести поэта. Оды Екатерине умерли. Кто сейчас в легком подпитии в кругу друзей примется читать наизусть «Оду к Фелице» Михаила Ломоносова? А песенку Городницкого поют со слезой, с напором, особенно последний куплет: «В блеске сабель и пламени алом, ненавистных  пугая вельмож, он вернется, грозя небывалым, на себя самого непохож… А пока, одинокий и хлипкий, завершая свой жизненный круг, император играет на скрипке, государство уходит из рук».

Петр III был неузнанным героем шестидесятников. Это их подспудная тема – слабость, поражение, нереализованность и обида, которую не выплакать и не возместить никакими саблями, никаким огнем. Будь я директором ораниенбаумского парка, я бы установил на дворце Петра динамик, чтобы время от времени, пугая печальных павлинов, над дворцом разносилась песня, посвященная его владельцу. Планы у него были грандиозные, но ему не хватало целеустремленности, ярости, безжалостности и презрения к врагам; того, что в избытке было у Меншикова и как раз в нужной мере - у Екатерины II. Он успел только разрешить раскольникам отправлять свое богослужение, то есть сообщил огромному количеству населения Российской империи, что они не подпольщики и враги, а подданные государства. Отменил телесные наказания для дворян, по поводу чего Герцен справедливо замечал: «Поколение непоротых дворян дало России Пушкина». Запретил анонимные доносы и уничтожил секретную полицию, Тайную канцелярию.

А вот это уже, как вы догадываетесь, полный скандал и безобразие. Какие бы реформы и революции ни прокатывались по нашей стране, но Преображенский приказ, Тайная канцелярия, III отделение, ЧК стояли неколебимо. На что он поднял руку со смычком, по каким струнам ударил! Вот и получил вилкой в бок от любовника своей жены… А дворец хорош. Он похож и на своего владельца и на песенку, ему посвященную. Маленький, хрупкий, скрипичный дворец с печальными павлинами.   

Никита Елисеев