1257
0
Елисеев Никита

Пуант. Болевая точка

Выбрали место захоронения случайно.
Никто из выбирающих ведать не ведал, почему Левашово — Левашово.

Случаются такие миги, такая игра лучей и скрещивание путей, что невольно вздрагиваешь: этого быть не может. Как же так легли карты истории и культуры? Ведь это нарочно не придумаешь. Это же пуант, болевая точка, символ, господа. Как всякий настоящий символ, необъяснимый. Странный, пугающий.

Пустошь расстрелов

У меня есть друг в Публичке — Толя Разумов. Он у нас в библиотеке создал целый небольшой отдел: Ленинградский мартиролог. Издают расстрельные списки с короткими биографическими справками. Издано 15 томов, и конца-краю этому синодику не предвидится. К Толе косяком идут старики и старушки, потомки невинно убиенных. Он им дает консультации, как послать запрос в архив ФСБ, как работать там с документами, частенько — как подать на реабилитацию, ибо если вы думаете, что реабилитированы все, то вы заблуждаетесь.
Он вообще многим помогает. Помог, например, Дмитрию Быкову обнаружить, кто скрывается за псевдонимом «Илья Рудин». Был такой советский писатель в начале тридцатых, опубликовал роман с проблесками гениальности — «Товарищество» — о молодежной, комсомольской коммуне и ее трагической судьбе. Дмитрий Быков отрывки из этого романа опубликовал в своей антологии раннесоветской эротической прозы: «Маруся отравилась». Нужны ведь биографические справки о писателях, а про Рудина ничего не известно. Вообще ничего, кроме нескольких его рассказов, повестей и романа.
Я пошел на поклон к Толе Разумову, узнавши о проблемах Дмитрия Быкова. Толя покопался в бумагах, полазил по сайтам и распечатал справку. Илья Рудин — Илья Самойлович Белый, год рождения, место проживания, осужден по статье 58 прим. вместе с поэтом Яро­славом Смеляковым. Ярослав Смеляков после отсидки снова вошел в советскую литературу, а Илья Рудин (Белый) — вышел из литературы навсегда. Где он, что с ним стало — неизвестно. Хоть что-то узнали благодаря Толе, и на том спасибо.
Разумеется, Толя зовет меня на Левашовское мемориальное кладбище, на Левашовскую пустошь, а я не еду. Страшно. Пустошь расстрелов. Вернее, расстрелянных. Расстреливали не здесь, а, как правило, в Ленинграде, на Нижегородской улице, 39, в отделении тюрьмы ГУГБ. В Левашово привозили трупы. И в общие ямы — всех. Разумеется, были и другие места захоронения.
Руководитель группы «Поиск» ленинградского «Мемориала» Валентин Тихонович Муравский (1928–2014), обнаруживший Левашовский могильник весной 1989 года, был уверен в этом, но… Той же весной 1989-го ленинградское Управление КГБ, поискав в собственном архиве и за-
крытых фондах других архивов, торжественно заявило: документальных данных о иных местах захоронений не обнаружено.
Других мест не могло не быть, потому что расстреляли немеряно. 2 июля 1937 года Политбюро ЦК ВКП (б) рассмотрело вопрос «об антисоветских элементах»
и предложило в пятидневный срок «представить в ЦК состав троек, а также количество подлежащих расстрелу…».
31 июля Политбюро утвердило секретный оперативный приказ наркома внутренних дел Н. И. Ежова № 00447, где как раз число «подлежащих расстрелу» было утверждено.
Плановое хозяйство. План спущен сверху, его надо выполнять, а еще лучше — перевыполнять. Премиальные, прогрессивки, вымпел «Победителю соцсоревнования» — и никаких приписок. Операцию начали 5 августа, завершить ее надлежало к Дню Сталинской Конституции и выборам в Верховный Совет. Потом операцию продлевали по национальным линиям. Расстреливать надлежало немцев, поляков, эстонцев… Еще возникла необходимость (цитирую) «погромить кадры болгар и македонцев». Хороший окказионализм: «погромить».
По этим причинам не одну Левашовскую пустошь облюбовали расстрельщики, но, увы, «документальных данных не обнаружено». Старожил Левашово Алексей Николаевич Волчёнков, чьи родственники и односельчане, расстрелянные в Ленинграде, похоронены в Левашово; рассказывал, что лесок был богатый. Отсюда до запрета празднования Рождества и елок на Новый год брали елки для продажи в город. (Праздновать Новый год с елкой разрешили… в 1937 году.) Неподалеку был военный аэродром, грибы, брусника. В сентябре 1937-го приехали угрюмые мужики с досками на подводах, огородили лес забором. Управились в три дня. А дальше никто из жителей Левашово и знать не знал, что происходит за забором. Ночами приезжал зеленый фургон, иногда несколько машин. Исчезали за воротами. Ни звука. Порой мычали коровы охранников и могильщиков.

Пред-пуант. Дача палача

Выбрали место захоронения случайно. Никто из выбирающих ведать не ведал, почему Левашово — Левашово. А потому, что здесь было имение графа Василия Васильевича Левашова, одного из самых свирепых участников суда над декабристами. Это он предложил четвертовать главных зачинщиков, остальных повесить. Николай I смягчил предложение графа. Пятерых повесить, остальным — кому Кавказ, кому Сибирь.
Это граф Левашов произнес печально знаменитую фразу во время казни пятерых. Двое тогда сорвались с петли. Упали еще живыми. Вообще-то, второй раз не казнят. Даже шеф жандармов Бенкендорф вздрогнул и выговорил нечто странное: «В любой другой стране…»,
а граф Левашов махнул рукой в перчатке и эдак лениво: «Вешайте, вешайте…»
Повесили.
Ему принадлежали Левашово и Левашовская пустошь. Неподалеку, в Осиновой Роще, сохранилась его усадьба, образец русского классицизма (архитектор Иван Старов). Надо сказать, что потомки палача быстрее прочих сообразили, как можно удачно капитализировать неудобные для сельского хозяйства болотистые земли Северо-Запада. Чехов еще не написал «Вишневый сад», а Левашовы уже стали сдавать свое Левашово в аренду дачникам. От тех былых дач, как вы понимаете, ничегошеньки не осталось. А усадьба палача стоит. Красивая усадьба.
Но это так, пред-пуант. Хотя ведь тоже удивительно: как это совпало? Место, куда свозили расстрелянных с 1937-го по 1954 годы, принадлежало палачу. Можно представить, как старался бы товарищ граф выполнить и перевыполнить плановые предписания начальства. Абсолютно неважно, какая идеология была у графа и у расстрельщиков. То есть неважно,
во имя чего убивали. Важно, что убивали, так что идеология-то была одна: начальство велело — я выполнил.
Пуант, болевая точка истории, в другом. Неподалеку от могильника был клуб авиа-
части. Танцы, игры, концерты, встречи с интересными людьми. В августе 1962 года в этом клубе была встреча с Юрием Гагариным. Вочеловеченный знак «оттепели», символ единства мира и человечества, потому что 12 апреля 1961 года мир почувствовал себя единым, за парня
в космосе переживали все, от колорадского шахтера до английской королевы. И вот он в нескольких шагах от безымянно, в одну или несколько ям не захороненных, а сброшенных людей…

Художник

Однако вздрогнул я по-настоящему во время очень хорошего фильма, документального и фантастического одновременно, потому что сделан он про фантастического человека, андерграундного советского художника Михаила Кулакова (1933–2015). В самом деле, жил-был московский мальчик в коммунальной квартире. Классе в восьмом надыбал книжку, изданную до революции: «Образы Италии» Павла Муратова. Влюбился в эту страну, в ее искусство, читал и перечитывал. Стал ходить по художественным музеям — от Третьяковки до Пушкинского музея на Тверской. Чтобы ему никто не мешал читать и перечитывать «Образы Италии», читал и перечитывал Павла Муратова ночами
в коммунальном сортире.
В одну не прекрасную ночь его застукала за этим странным занятием мать. Стала расспрашивать, а что он, собственно, делает в туалете с книжкой. Миша путано, но честно пояснил. Мать испугалась и повела сына в райком комсомола. В райкоме Миша так же путано, но честно рассказал: мол, для «Образов Италии» необходимы тишина и уединение, а где их отыскать в многонаселенной коммуналке? Работник райкома тоже несколько струхнул, объяснил взволнованной маме: не наш клиент. Не наш.
А потом Миша поступил в МГИМО, чтобы стать дипломатом и уехать в Италию. Бросил институт: стало скучно. Это не значит, что ему вообще было скучно учиться. Пришло время, и он изучил китайское боевое искусство тай цзи цюань, стал обладателем шестого дана, выучил китайский и итальянский языки, написал книгу по-итальянски про тай цзи цюань, потому что исполнилась мечта его отрочества: он поселился в Италии, в Перуджии, на родине любимого Перуджино.
Но до этого чего только в его жизни не было! Увлечение ташизмом, спонтанной живописью — подходит художник к холсту и на глазах изумленной публики начинает малевать в буквальном смысле этого слова, как велит ему вдохновение, так он краски на холст и наносит. Обвинение
в тунеядстве, выписка из Москвы, учеба у Акимова, безработица, спорадическое иллюстрирование книг своих друзей Глеба Горбовского, Виктора Сосноры, работа с Плучеком в Театре сатиры над постановкой «Бани» Маяковского (художник спектакля), женитьба на итальянке (свидетели на свадьбе — Лиля Брик и Петр Капица), эмиграция.
И вот среди всей этой бурной биографии свободного человека в несвободном обществе — пуант. Был такой эпизод в его биографии: в компании таких же, как и он, художников он жил в избе-развалюхе в Левашово. Здесь они рисовали, выпивали, ссорились, даже дрались, спорили. Жили свободными людьми, которые рисуют, как хотят, и живут, как хотят. Неподалеку от того места, где хоронили расстрелянных ни за что. Расстрелянных потому, что хотели вбить страх в сознание и подсознание: нельзя жить так, как ты хочешь; надо жить так, как велено и позволено. Художники и помыслить не могли, где они жили своей общиной. Но мы-то теперь знаем. И как-то даже и сказать нечего по поводу этого странного скрещения путей. Ясно, что это символ, но чего? Бог весть.
Мне не расшифровать.

если понравилась статья - поделитесь: