Приземистая серая  башня видна в конце улицы  Жука. Иустин Петрович Жук, украинский анархист и химик-самоучка, ставший верным союзником большевиков, сидел в этой крепости с 1907-го по 1917 годы. До крепости было рукой подать. Вот разводной мост, построенный при Николае I, через заросший Старо-Ладожский канал, вырытый при Петре I, вот Гостиный двор времен Александра I, ставший магазином «Дикси», салон красоты, ресторан «Кинь грусть», здание городской администрации и совсем рядом – крепость. Но это обман зрения.

Узники

Я вышел на остановке 575-го автобуса на Красной площади города Шлиссельбурга. Давно хотел побывать в тамошней крепости, где сидели…  Господи, кто там только не сидел! Основатель Харьковского университета, филантроп, метеоролог, изобретатель, Василий Каразин, и тот с 1821-го по 1823 годы отбывал срок. А одним из последних узников был Константин Рокоссовский. В одной части крепости был музей, посвященный зверствам царской охранки, в другой будущему маршалу и министру обороны народной Польши вышибали зубы и ломали пальцы, добиваясь самооговора.

Первой узницей Шлиссельбурга стала сестра Петра Мария Алексеевна. Села она, как и Каразин, за слова. Выразила сочувствие золовке, поддержала племянника. Попросту сказала царевичу Алексея: «Ну, за мать пострадать не грех…». Следом за ней в Шлиссельбурге оказалась первая жена первого русского императора. Ее посадили за любовь.

Петру занадобилось освободить место для своего сына от второй жены, Марты Скавронской (крещенной Екатерины). Вот он и выдумал «заговор царевича Алексея».

Никакого заговора и  в помине не было. Были разговоры Кикина и прочих с царевичем: страна надрывается в долгой войне, надо бы ее заканчивать. Меньшиков ворует.

Мало ли кто и о чем разговаривает в условиях перманентного кризиса? Петр, Меньшиков и Толстой выдули из разговоров – заговор.

Евдокия же была бы не так наказана, если б не обнаружили ее любовную переписку с полковником Глебовым. Глебова пытали зверски, чтобы он сознался: не только любовь была, а еще и антигосударственный заговор, подготовка переворота, связь с сыном бывшей царицы и заграничной разведкой. А полковник держался. Евдокию били кнутом, пытали при ней ее любимого, а он держался. В конце концов, так и не добившись от него оговора, посадили на кол. Разумеется, в присутствии Евдокии. Потом отправили бывшую царицу в Шлиссельбург. Каков сюжет?

В Шлиссельбурге сидел  руководитель башкирского восстания против «дщери Петровой», Елизаветы Петровны, образованный мулла Батырша. Попав в крепость, он объявил, что готов перейти в православие, если ему докажут верность этой религии. Устроили диспут. Диспут закончился своеобразно. Батырше вырвали язык. После этого он кинулся на «хирургов» с топором. Одного зарубил. Оставшиеся в живых убили его.

В Шлиссельбурге отбывал  срок монах Авель. Когда Екатерина II одним росчерком пера ликвидировала монастырское землевладение, среди православного духовенства нашелся всего один протестант - Авель. Он принялся пророчествовать, дескать, блуднице и мужеубийце, новой Иезавели, предстоит умереть в страшных муках, и все ее потомки будут умирать насильственной смертью, раз она подняла руку на святое святых, на … недвижимость. Екатерина II повелела посадить монаха в крепость под именем Андрея-враля. После октябрьского переворота черносотенцы публиковали во множестве фальсифицированные пророчества Авеля, где задним числом было предсказано все: и мятеж декабристов, и убийство Александра II, и расстрел царской семьи.

В Шлиссельбурге декабрист, поэт и драматург, автор не оцененной  по достоинству трагедии «Аргивяне» (про то, как вождь народа, революционер, свободолюбец, становится тираном и диктатором) Вильгельм Кюхельбекер написал самое свое замечательное стихотворение: «Есть что-то знакомое, близкое мне в пучине воздушной, в небесном огне. (…) Когда завывает и ломится лес, я так бы и ринулся в волны небес. Туман бы распутать мне в длинную нить и плащ бы широкий из сивого свить. О, как бы нырял в океане светил! О, как бы себя по Вселенной разлил…».

В Шлиссельбурге народоволец Николай Морозов придумал фантастическую теорию, взятую на вооружение академиком Фоменко, насчет того, что не было древнего мира. Историки все придумали. Античность, Рим – все фикция. Юрий Олеша мудро заметил по поводу психологических причин возникновения таких теорий у узников: «Вы отняли у меня мир? Так я отниму у вас ваш…».

В Шлиссельбурге сидел эсер-максималист, переводчик «Пола и характера» Отто Вейнингера и «Искусственного рая» Шарля Бодлера Владимир Лихтенштадт. После революции он стал большевистским комиссаром, погиб в бою под Кипенью в 1919-м, похоронен на Марсовом поле. Наконец, в Шлиссельбурге был казнен Александр Ульянов, старший брат Ленина. Диву даюсь, как не догадались переименовать Шлиссельбург в Ульяновск?

В 1944-м немецкое название заменили на Петрокрепость...

Словом, мне хотелось побывать там.

Красная площадь

Итак, я вышел на Красной  площади. Впереди – крепость, по левую руку за оградой - три церкви. Круглая, розовая, вся какая-то бонбоньерочная часовня; огромный, ободранный, но все равно красивый Благовещенский храм и маленькая, аккуратная, синяя Никольская церковь. Зашел за ограду. На соборе – мемориальная доска: «Памятник архитектуры. Построен в 1770 году. Перестроен в 1788-1793. Охраняется государством».

Из Никольской церкви вышли два  пожилых человека, мужчина и женщина. Мужчина опирался на палку и невнятно ворчал. Я подошел с вопросом, мол, как до крепости добраться. Что-то мне шепнуло, что не так-то это просто. Человек посмотрел  на меня с удивлением: «До крепости? Не доберешься… Раньше катерок ходил  от пристани, а сейчас нет… Была бы навигация, поймал бы какой-нибудь кораблик, довезли бы, а сейчас нет. Пока лед  не пройдет, не попадешь. Ну, только если, - он улыбнулся, - по воде, аки посуху… Сходи на пристань, погляди, может, какой безбашенный плавает, а так… Тут недалеко музей под открытым небом, вон там…». Он неопределенно махнул рукой в сторону сквера с бюстом.

Я двинулся к скверу. Бюст был хорош. Лихой авантюрист ХVIII века в парике и камзоле чуть разворачивался перед зрителем: «Вот я каков!». «Сподвижник Петра I. Патриот России и Сербии, граф Савва Лукич Владиславич-Рагузинский, 1668-1738 г.г.» Бюст поставили в 2011-м.

В Шлиссельбурге в 1703 году сербского авантюриста Савву Владиславича представил Петру адмирал Апраксин. Петр сделал его графом Рагузинским. Он поставлял Петру  разведданные из европейских стран  и статуи для Летнего сада. Был первым российским послом в Китае. Построил город Кяхту. Посоветовал Петру для решения финансовых проблем печатать медные деньги. Подобный совет Ордина-Нащокина царю Алексею Михайловичу обернулся гиперинфляцией и «Медным бунтом». При Петре гиперинфляция была, а Медного бунта не было. При настоящих тиранах или настоящих революционерах не бунтуют. Некому. Кроме того, Рагузинский привез для забавы Петру арапчонка из Абиссинии, тот стал генералом русской армии и прадедом Пушкина Абрамом Петровичем Ганнибалом.

Я полюбовался на Савву, докурил и поинтересовался у дворничихи: «Простите, где тут музей под открытым небом?» Она посмотрела на меня с тем же изумлением, что и пожилой прихожанин: «Музей? До крепости не доплыть. В Невском судоремонтном есть музей, но туда не пройти. А здесь? Не знаю…» Нет - так нет. Поищем. Подошел к Старо-Ладожскому. Его рыли при Петре. Первый подрядчик, Скорняков-Писарев, чересчур увлекся личным обогащением. Бит кнутом, сослан с конфискацией имущества. Второй воровал не так масштабно, и канал прорыли. При Александре II канал обмелел. Вырыли другой, Ново-Ладожский, тогда его назвали каналом Александра II. На той стороне в сквере стоял бюст Кирова.

Я  повернулся и пошел по дворам вокруг Красной площади. И увидел руину. Впервые я видел развалины конструктивистского здания брежневской поры. Краснокирпичная коробка зияла черными провалами окон, крыши не было. На стене кто-то вывел белой краской: «Дом роботов». Рядом стоял запыленный крытый грузовичок с лихой надписью: «Учился грузить в GTA! Могу впихнуть невпихуемое!» Велик и могуч русский язык…

Маяк на улице

А потом я увидел маяк на улице. То есть сначала все-таки вышел к берегу канала и воочию увидел транспортный парадокс России. Неширокий канал, за ним - узкая полоска земли с кое-где стоящими домиками, за ней - водная гладь, и вот она, бывшая новгородская крепость. «Орешек», бывшая шведская крепость Нотебург, ныне Шлиссельбургская крепость, 500 дней державшаяся против немцев. Но до нее, как тем немцам, не добраться. Хотя – вот она.

Посмотрел на аварийно-спасательную станцию, украшенную весьма замысловато: высоко вздернутое черное чучело в водолазном костюме и  желтых ластах. Обратил внимание на удивительное объявление: у самого берега к стволу березы была прибита доска с надписью: «Стой, стреляют. Проход проезд воспрещен». Какой проход-проезд по воде?

Повернулся и пошел  назад по улице Жука. Подошел к  скверу, где стояли орудия, снятые  с кораблей. Так это, значит, и  был тот самый музей под открытым небом. Он впечатлял. А потом увидел маяк. Он стоял на улице неподалеку от красивого дома с надписью «Отель. Гостевой дом. Ресторан. Шлиссельбургъ». Маяк на улице?

Это был надгробный памятник. Кенотаф. «Вам, не вернувшимся, от благодарных потомков, воинам-работникам НАТУ, погибшим в годы Великой Отечественной войны…» И – перечень фамилий, полустертых от времени. Я постоял немного да и пошел на пристань в надежде напороться на безбашенного владельца плавсредства. Неподалеку от пристани стоял якорь, из него торчал искусственный алый цветок, под якорем - доска: «Погибшим кораблям в 1941-1943» с перечнем: п/х (буксирный пароход) «Первый номер», т/к (торпедный катер) «Вилсанди», катер МО (малый охотник) – 202, к/л (канонерская лодка) «Олекма» и так далее, до последней записи «и более 50 барж».

Шлиссельбург был местом одного из самых трагических десантов осени 1941-го. Трижды пытались зацепиться за берег. Первый раз командир десанта даже не рискнул высадиться. Вернулся и доложил, что удержаться на берегу невозможно. Не расстреляли. Разжаловали и дали восемь лет. Второй раз десант был уничтожен сразу. Третий раз высадились 27 сентября и до 29-го погибали под ураганным огнем немецкой артиллерии. Уцелел один человек. Я подошел к пристани. Водная гладь была пуста. На том берегу виднелся поселок имени народовольца Морозова, до которого тоже было не доплыть.