Андерсенград

Такое не забывается. Всегда хотелось снова увидеть этот бюст. Сверить детские воспоминания со впечатлением, скажем так, зрелости… Меня снова занесло на железнодорожную станцию Калище. Сел в автобус и покатил в город, возникший на месте трех деревень: Калище, Систо-Палкино, Устье. Ехал я сквозь конструктивистские постройки зрелого социализма. Самый унылый архитектурный стиль мира.

И вдруг в окне мелькнуло нечто, заставившее меня вздрогнуть. Между блочными домами на горке я увидел крепость. С башенками, подъемным мостом, со всем, что полагается. Самая настоящая крепость, только маленькая, то есть сказочная. Это была такая воплощенная мечта о сказке и романтике, о европейском, облагороженном воображениями писателей Средневековье посередь крупноблочных домов.

Я вышел из автобуса и потопал к крепости. Башни и стены частью из серого известняка, частью из ярко-красного кирпича. Из стены торчала черная пушка. У подножия крепости — бассейн, засыпанный снегом. Черные дельфины вдоль него. Летом, стало быть, из их разинутых ртов бьют струи воды. Над бассейном стоит на хвосте черная бронзовая русалочка в позе морского конька.

Я поднялся к крепости. Подошел к пушке. Настоящая. Увидел горельеф Андерсена, а рядом с ним — стоящего навытяжку оловянного солдатика. Ганс Христиан написал невероятно много, но самые печальные и самые великие сказки мира — «Русалочка» и «Стойкий оловянный солдатик». В общем-то, и написаны-то они об одном и том же. О любви и верности. О том, что настоящая любовь притягивает к себе гибель и трагедию. Не знаю, можно ли давать детям читать эти сказки. Нет, не потому что испугаются, а потому что не поймут. Сказки для взрослых, что тут скажешь.

Наметанным взглядом обнаружил в одной из башенок замка кафе «Белоснежка». «Вот это зря, — подумал я, — это из сказок немецких филологов Гримм, а не из сказок самоучки и гения Андерсена». Вошел в кафе. Сдал пальто милой женщине в гардеробе и поинтересовался у нее: «А что это?» — «Не местный?» — «Нет». — «Это Андерсенград». — «И давно он здесь?» — «Да уж лет тридцать…» — «А кто его построил?» — «Наш архитектор, Юрий Тимофеевич Савченко. Он еще в Навои строил что-то, посвященное 16-и республикам…» — «Пятнадцати». — «А, да… Я забыла. Карело-Финская стала автономной…»

Я с интересом посмотрел на гардеробщицу. Много ли людей в России помнят, что республик было 16 и что в их число входила Карело-Финская, после Финской войны ставшая Карельской и автономной? Надо было еще что-то спросить. Я и спросил: «А как пройти к морю?» На этот раз с интересом на меня посмотрела гардеробщица. «На городской пляж?» — «Ну да…» — «Я, вообще-то, езжу в Ручьи». — «На автобусе?» Гардеробщица пожала плечами: «Нет, на машине… Выйдите из крепости, перейдете через дорогу и сквозь лес — прямо».

Лес, памятник, дом

Жители Соснового Бора называют сосновые рощи на горках, вклинивающиеся в город, не парком, а лесом. И это правильно. Когда я взобрался на горку, то увидел самый настоящий сосновый лес. Прошел сквозь него и вышел к мэрии, где вовсю шло народное гуляние. Масленица. Жарили шашлыки, катались на лошадях, пони и осликах. Гремела музыка. Бродили люди, наряженные медведями, рядом с ними поводыри с опознавательными надписями «Единая Россия». Уж не знаю, что это должно было символизировать.

Я не люблю народные гуляния. Когда людей много, да еще гремит зажигательная музыка, мне делается неуютно. Потому я поспешил пересечь площадь. И увидел разрушенный дом, а рядом с ним — памятник. Уткнувшаяся в землю небольшая гранитная бомба, разорванная посередине. Подошел поближе, увидел дату — 1986, а у подножия надпись: «Жителям Соснового Бора, принимавшим участие в ликвидации аварии на АЭС “Маяк” в 1957 году». Потряс головой. В 1986-м немало жителей Соснового Бора отправились на ликвидацию аварии в Чернобыле. 1957-й — год первой мощной аварии на АЭС в Свердловске-16, если не ошибаюсь. Рвануло так же, как в Чернобыле. Только почти никто в мире об этом не знал.

Значит, в 1986 году поставили этот памятник. Можно сказать, памятник прошлому и настоящему.
Поглядел на разрушенный дом. Подошел поближе. Это был старый дом, века XIX, не позже. Огромный. Закругленные окна, мощный фундамент. «Церковь», — подумал я. Но это была не церковь.

Мэр, музей и князь Сан-Донато

На той стороне дороги прямо напротив разрушенного дома стояла аккуратная белая часовенка, а рядом с ней мемориал погибшим в войну (здесь была граница Ораниенбаумского плацдарма) и небольшое кладбище, в центре которого — могила умершего в январе этого года первого мэра Соснового Бора, Валерия Некрасова. Сосновоборцы его любили и любят. Он правил городком с 1990-го по 2009-й. Когда вспыхивали бучи и митинги, обычные для 1990-х, он не вызывал ОМОН, а шел говорить с людьми. Разбирался и разруливал ситуацию.

Я двинулся вниз по тропинке, ведущей к морю, и вышел к городскому музею. Маленький домик, три комнатки. Дореволюционная история Калища, Систо-Палкино, Устья, война. Строительство ЛАЭС не отражено в экспозиции. Милая работница музея рассказала мне про большой разрушенный дом. «Это дом Максима Петрова. Он был помещиком и судовладельцем. У него было 15 судов. Торговал камнем. У него были и каменоломни. После революции его сослали в Сибирь. В доме сначала была школа, потом больница, во время войны — госпиталь, потом поликлиника. А как рухнула Советская власть, так и дом рухнул. Мы хотели там музей основать. Не получилось. Ютимся здесь. А вот посмотрите, это прялка старейшей жительницы нашего города, Евгении Романовой. Ей 92 года. Воевала, дошла до Польши. А это демонстрация первого мая 1918 года рабочих Калищенского стекольного завода. В 1922-м завод закрыли».

Демонстрация, надо признать, внушительная. «А кому принадлежал завод?» — «С 1838 года барону Икскюлю, в 1860-х он продал завод Анатолию Демидову. Демидов продал его…» Каюсь, не дослушал, кому продал завод парижский плейбой и меценат, заказавший Брюллову «Последний день Помпеи», князь Сан-Донато, муж племянницы Наполеона Бонапарта, принцессы Матильды Бонапарт, говорившей своему другу, Марселю Прусту: «Если бы не дядя, я бы сейчас торговала персиками на улицах Аяччо».

Ну так и Анатоль Демидов, если бы не Петр I, тоже не был бы князем Сан-Донато. Так что они сошлись закономерно, но ненадолго. Брак был бурным. Матильде не нравилось, что у Анатоля любовницы. Анатолю не нравилось, что у Матильды любовники. Возникало взаимное недопонимание, завершившееся разводом.

Римлянин и Сталинград

На берегу моря я полюбовался ЛАЭС и башней ГОИ (Государственного оптического института) и отправился искать бюст Александрова. Он должен был быть на выезде из города, на Ленинградском шоссе. Миновал речку Коваш, прошел через лес и двинулся по Ленинградскому шоссе. Навстречу мне шел невысокий человек в телогрейке. Мы поравнялись. «Вы не скажите, где здесь бюст Александрова?» Человек удивленно поглядел на меня, подумал и ответил: «Ты прошел… Надо возвращаться. По пути. Пойдем…» Мы и пошли. — «Вы местный?» — Человек хмыкнул: «Местный. Я этот город строил. Вот тут жил в палаточном городке. Комсомольцы, знаешь? Тут ничего не было. Одни дюны…» — «Как ничего? А солдаты?» — «А, да… Солдаты были. Много солдат. Они и строили. Они и мы. Зэков тогда уже не использовали».

«Вы физик?» — спросил я. Человек посмотрел на меня недоверчиво, не издеваюсь ли. «Не, шофер. Водила. Я радиоактивные остатки возил. Тут сначала было место захоронения и переработки радиоактивных отходов. Вот я их и возил. Со всей России. Потом изотопы из Москвы возил. Ну а когда старый стал, меня послали на …» — «В смысле — на пенсию?» — «В смысле — на пенсию. На пенсию-то не проживешь. Устроился на работу в Ленинграде. Там работаю, здесь живу…» — «А вы сами откуда, где родились?» — «Я в Сталинграде родился…» Я прикинул возраст. «Вас эвакуировали?» — «Не, какое там… Волга-то вон какая широкая. Жили в войну в Сталинграде с мамой, папой и старшим братом. Папа на Сталин-градском тракторном работал, пока немцы не просочились. Ушел в ополчение, в разведку. Местных мужчин в разведку брали, ну, местность-то знали. Потом его как специалиста на завод вернули…»

Меня всегда волновал один бытовой вопрос, связанный со Сталинградом и с оставшимися там жителями…

«Простите, в блокадном Ленинграде были карточки, а в Сталинграде?» — Человек посмотрел на меня с некоторым возмущением: «Какие карточки? Мы в подвале жили, с крысами… Карточки…» — «Так что же вы ели?» — «Ну, что находили, то и ели… По домам брошенным, по складам… Мама со старшим братом ходила. Сначала ничего было, а как стабилизировалась обстановка, стали расстреливать на месте за мародерство. Но старший брат у меня ловкий. Вон он, бюст, смотри, а мне туда…»

Я ошибся. Бюст стоял под горой, покрытой сосновым лесом, на довольно большой площадке. Я подошел поближе. Да, детское впечатление было правильным. На меня смотрел суровый властный римлянин в советском пиджаке.