Детское путешествие

Сейчас и следа всего этого не осталось. Нынче на этом месте – дачные участки, а когда-то название провоцировало. Колония? Колючка, бараки, вышки? Разумеется, мы знали, что до 1956 года за Ораниенбаумом начиналась закрытая зона. Въезд, вход только по пропускам. Граница, видите ли, рядом. Финская. Рукой подать. На самом деле, рядом, в Калище, то бишь Сосновом Бору, был крупнейший в СССР могильник радиоактивных отходов. Нынче там всем известная ЛАЭС.

Про могильник мы, само собой, не знали. А про закрытую зону, повторюсь, знали. После 1956 года многие запреты пали. Включая этот. Дачи в этих местах получили наши дедушки. И вот, стало быть, едешь на дачу, а за окном – пейзаж после битвы. Конечно, очень хотелось посмотреть, что там.

Дачным соседом у меня был Валерка. Славный парень и в отличие от меня – рисковый. Он и подбил меня на путешествие. Сели на паровичок. (Электричек до станции Калище тогда еще не было, в Ораниенбауме – пересадка на «подкидыш» или на автобус.) Вылезли на платформе Кронколония и двинулись туда, где росли дубы и стояли покосившиеся бараки.

Без особого труда пролезли через ржавую колючку и принялись бродить. Ничего и никого. Зашли в барак. Я спросил у Валерки: «Что здесь было, как ты думаешь?» Он пожал плечами: «Лагерь? Воинская часть? Не знаю…» Так и не узнали.

Даринберг

Потом-то я выяснил, что Кронштадтская колония еще при Петре I именовалась «Даринберг». Петр подарил эту местность Никите Моисеевичу Зотову. Это первый учитель царя Петра. Потом граф и … шут. Петр назначил своего бывшего наставника «князь-папой и патриархом Всешутейшего, Всепьянейшего и Сумасброднейшего Собора». Аккурат к отмене патриаршества в России и созданию святейшего Синода.

Преобразователь России упаивал на этом Соборе всех, но особенно старался он с тем, кто строго взыскивал с него за невыученные уроки. Иностранные мемуаристы вспоминают, что к шестидесяти годам Никита Моисеевич был в полном неадеквате. Полубезумен, проще говоря. После его смерти имение перешло к его сыну, Конону Никитичу, контр-адмиралу, составителю первого русского Морского устава, автору первой русской книги по морской тактике и стратегии «Разговор у адмирала с капитаном о команде или полное учение како управлять кораблем во всякие разные случаи» (первый раз издана в 1724 году, последний – в 1816-м), переводчику (с голландского) первой лоции Балтийского моря - «Светильник морской».

Достойный человек. Он-то и посадил у подножия холма огромную дубовую рощу, дотянувшуюся до станции Дубочки. По остаткам этой рощи, огороженным проржавевшей колючей проволокой, и бродили мы с Валеркой среди осевших бараков.

После Зотовых имение досталось Григорию Григорьевичу Скорнякову-Писареву. Этот «птенец гнезда Петрова» достоин изучения. Автор первой в России книги по механике, первый президент Морской академии, организатор цифирных школ, где учили не одному только Псалтирю, а геометрии, физике, иностранным языкам. И первый жандарм, если можно так выразиться. Он начал дело царевича Алексея. Арестовал в Суздале опальную, отправленную в монастырь царицу Евдокию, пытал любимого ею человека, полковника Глебова.

Тут-то он и обломался. На полковнике Глебове, на первом русском рыцаре. Петру надо было доказать, что между Глебовым и Евдокией была связь, понятно какая. Были изъяты письма. Из них явствовало, что Евдокия бесконечно любила Глебова, а Глебов был верен ей, как паладин своей даме, как Дон Кихот – Дульсинее Тобосской. Оставалась мелочь. «Признание – царица доказательств». Вышинский это только сформулировал, а вообще-то вся российская юстиция на том стояла (и стоит): сам признался – какого еще рожна?

А Глебов не признался. Под пытками твердо стоял на своем. Никакой физической любви не было. Служил ей, как рыцарь.

Ныне забыты оба. Полковник Глебов, впрочем, прочнее.

Скорняков-Писарев после смерти Петра попал под репрессии. Бит кнутом, лишен состояния, сослан в Якутию. Через четыре года Беринг предложил назначить ссыльного Скорнякова-Писарева комендантом Охотского порта. И стал он комендантом Охотска. При Елизавете – реабилитирован. Вернулся в Петербург, получил все свои имения, но когда и где умер – неизвестно.

Морской министр и другие

После Скорнякова-Писарева имение дробилось. То, что подальше в гору, к Бронной горе, в конце концов досталось Павлу Васильевичу Чичагову, морскому офицеру, адмиралу, морскому министру. Оно-то и стало называться «Дубки», а уж потом название этого имения переползло к местности Дубочки, где у вашего покорного слуги – дача. Про Чичагова можно много порассказать.

Был в Англии. Полюбил англичанку. Приехал в Россию, попросил разрешения у императора Павла жениться на иностранке. Павел наложил резолюцию: «Не дозволяю. И в России девиц довольно». Морской офицер настаивал. Посадили в Петропавловку. Павел Петрович лично посетил Павла Васильевича и выдал еще одну резолюцию: «Камера слишком светлая, теплая и сухая. Непорядок…». Перевели в сырую, темную и холодную. Чичагов написал прошение о помиловании. Павел помиловал. Призвал пред светлые очи, обнял и сказал: «Прощаю. Забудем все, что было. Езжай к своей миссис. Женись!». По-моему, Павел Петрович был, как это говорится, «человек со справкой».

После смерти Павла Чичагов вошел в ближний круг Александра. Морской министр. Первый строитель первых эллингов в России. Из всех младореформаторов, сгрудившихся вокруг нового царя, он был самый радикальный. И говорил, и писал о необходимости отмены крепостного права. Карьера его рухнула под Березиной в 1812 году. Наполеон переиграл его и Виттгенштейна. Вывел боеспособную армию из готового захлопнуться котла.

Чичагова отставили от службы. Он пожил на Бронной горе со своей англичанкой, да и уехал во Францию, где и умер, лишенный гражданства. В 1834 году Николай I издал указ о возвращении всех русских граждан, проживающих за рубежом. Кто не вернется - лишится российского гражданства. Чичагов не вернулся. Его имение на Бронной горе между Кронколонией и Бронкой перешло к богатейшему петербургскому купцу Петру Алексеевичу Жадимировскому.

Помните замечательный роман Булата Окуджавы «Путешествие дилетантов»? История любви Сергея Мятлева и Лавинии Ладимировской - это история любви Сергея Трубецкого и Лавинии Жадимировской, жены Петра Жадимировского. Так что по Бронной горе гуляла прекрасная, таинственная Лавиния…

Последним владельцем имения был богатейший лесо- и золотопромышленник Ратьков-Рожнов. Городской голова Санкт-Петербурга. Баню, оранжерею и фонтан на Бронной горе для него строил Леонтий Бенуа. Останки фонтана мы с Валеркой видели во время еще одной ознакомительной экскурсии. Бани и оранжереи, разумеется, след простыл. Церковь в имении Ратькова-Рожнова построил Николай Лансере. Среди его работ – проект маяка-памятника Христофору Колумбу на Санто-Доминго. В 1931-м Николая Лансере арестовали. С 1931-го по 1935-й он работал в архитектурных шарашках при НКВД. Проектировал фасад Большого дома в Ленинграде, отделку кабинета наркома внутренних дел в Кремле, да многое проектировал для славных органов, пока те не закатали его из шарашки на Колыму, где он и погиб в 1942 году.

Церковь мы с Валеркой не застали, хотя еще в 1960-х годах она использовалась как жилое помещение. В ней жили четыре семьи. В семидесятых граждан переселили, а церковь снесли.

Но это все вглубь, в гору, а в самой-то Кронколонии, где у самой железной дороги проезжающих ждал такой впечатляющий пейзаж – там-то что?

Кирпичный заводик и немцы

А эта часть имения, примыкающая к станции, в конце XVIII века досталась уездному ораниенбаумскому казначею Ключинскому. Парень он был оборотистый, разбил огромный фруктовый сад, построил кирпичный завод, снабжавший кирпичом для строительства Ораниенбаум и … сел в тюрьму в 1807 году. Обнаружилась в казначействе растрата на 36 939 рублей 45 копеек. Имение, сад и завод перешли в собственность Морского ведомства. Сад тогдашний руководитель ведомства маркиз Константин Иванович де Траверзе передал католическому кронштадтскому священнику, аббату Мезону. Завод никому не передал, он сам собой развалился, а вот на территорию имения в 1809 году переселили немецкие семьи, бежавшие в 1807-м из прусской Польши.

Вот тогда эта местность и стала Kronstadter Kolonie. Немцы прочно строились. Занимались извозом, сдавали на лето дачи. В одной из дач (у колониста Клаубнера) несколько сезонов жила великая княгиня Елена Павловна.

К началу ХХ века у самого богатого колониста Фердинанда Бутца был аж трехэтажный дом. Сыновей Бутца расстреляли в 1938 году в Ленинграде во время Большого террора, а племянник, Иван Михайлович Бутц, стал в 1930-м председателем немецкого колхоза «Кронколония». Колхоз был успешным. Во всяком случае Ивана Бутца наградили поездкой в Москву на ВДНХ. Но это не спасло ни его, ни других колхозников. В 1941 году всех их выселили в Казахстан.

После 1956-го немцам разрешили вернуться. Вернулись немногие. Среди них Иван Михайлович Бутц. В Кронколонии он и умер.

Да, а что же было за место у подножья холма, у самой железной дороги, огороженное ржавой колючкой? А вот так до сих пор и не знаю. Такой получается детектив без разгадки. Есть такой жанр. Последний роман Бориса Стругацкого «Бессильные мира сего», например, к нему относится.