Разжалованный город

Набоков недаром стал большим писателем. Сама жизнь располагала его в болевых точках истории, порой он и сам не знал, в какую точку его поместило. С каким сентиментальным пафосом он описывал дачную свою, детскую, подростковую и юношескую жизнь в селе Рождествено. Кое-что он об истории этого села знал. Первый удар, первый намек на то, что у идиллии — трагический бэкграунд, он в свои «Другие берега» поместил. Помянул, что сельцо было подарено Петром I сыну Алексею. Тому самому, которого император собственноручно запытал до смерти, чтобы освободить путь на престол другому сыну от второй жены.
С 1780-го по 1796-й год сельцо Рождествено было уездным городом с присутственными местами, городской площадью, Гостиным двором, домом городничего. Дом был самым красивым в городке (архитектор не то Львов, не то Старов, не то только что вернувшийся из Италии Волков). Впрочем, почему был? Его и сейчас можно увидеть. Пожар в 1995 году причинил вред одному его крылу, которое нынче восстановлено. Да, это дом-музей Набокова на горке по-над рекой. Так что если кому-нибудь придет в голову в очередной раз экранизировать «Ревизора» — пожалуйста, павильон готов. Типичный дом типичного городничего.
Нет, этот факт Набоков в своих мемуарах не упомянул бы, даже если бы знал… Интеллектуальная элита Российской империи, аристократы с либеральными убеждениями, — и дом городничего? На такой оксюморон Набоков не решился бы. А вот герб городка Рождествено описал бы не без удовольствия: серая гора, разломанная надвое сияющим лучом, который бьет в небо. И конечно, помянул бы судьбу городка. Павел I, сын Екатерины, назначившей Рождествено городом, разжаловал поселение в деревню.
Вот это по-российски. Деревня из города — одним росчерком пера. Были горожане, стали крепостные помещика Ефремова, который поселился в доме городничего. Дальше обычная судьба российского захолустного имения. Заложено, перезаложено, один владелец другому эту неудобь перепасовывает, покуда в конце XIX века Рождествено не покупает русский капиталист из купцов-старообрядцев Рукавишников. Деньги он на другом делает, а здесь — дача. Приют отдохновения. Теннисный корт. Оранжереи. Может, и бассейн построил бы.
Прустовская тема. Буржуа, врастающие в дворянство. Так же образованны, умны, скоро и манерами обзаведутся, плюс браки с дворянами и дворянками — и уже не отличишь, где дворянин Набоков, а где купчиха Рукавишникова. Впрочем, Рождествено досталось поначалу не маме писателя, жене ученого, юриста, депутата Госдумы и члена ЦК кадетской партии, а ее брату, бездельнику, денди, эстету и гею.
Одворянивание буржуазии происходило со скоростью курьерского поезда. Дед рыгал за обедом, отец выучивал иностранные языки и высшую математику, а внук писал французские романсы, был хрупок, нежен и эксцентричен. И все меланхолические красоты русского пейзажа: березки, елочки, болотца, обрывистые глинистые берега речки, крестьянки, на коленях выпалывающие аллеи господского парка (до рытья государственных каналов дело еще не дошло) — были ему не по нутру. Он предпочитал Ниццу.
Дом городничего пустовал, и летом в нем жили Набоковы — Владимир Дмитриевич с семьей. Когда младший Рукавишников умер, имение досталось по завещанию его племяннику Владимиру. Было это в 1916 году, так что помещиком Владимир Владимирович Набоков пробыл немногим больше года. Дальше пути Рождествено и его последнего владельца разошлись. Набоков не знал, что было дальше с его имением. Если б узнал, то вздрогнул бы. Нет, что колхоз «Заветы Ильича» создали — это ничего. И то, что в его доме поместили сельскую школу, — тем более. Набоковым, старшему и младшему, вполне вероятно, это даже понравилось бы. Святое дело — народное просвещение.
Война 22 июня 1941 года. Эту дату Набоков зафиксировал в письме к Марку Вишняку: «Ужас берет, когда представишь себе механизированных зверей против хрупкого, несчастного, серого, мыслящего тростника…» В Рождествено нацисты устроили концлагерь. Фактически все село было оцеплено колючей проволокой. В бывшем набоковском доме разместилось дорожное управление. Семь тысяч человек, население уездного города, заморили голодом, залили прикладами, расстреляли в том селе, по улицам которого счастливый Володя Набоков катил на велосипеде с «рампеткой» ловить бабочек.
Это прибавило бы ему ненависти, которой, впрочем, и так было не занимать. В книге о Гоголе 1944 года он так, между делом, обмолвился о Германии: «Страна, которую хотел бы видеть уничтоженной до последней маргаритки». Только так. Потому-то и яростные эренбурговские статьи были по душе Владимиру Владимировичу Набокову. Его как-то спросили об Илье Эренбурге, он сходу ответил: «Гениальный журналист…»
Однако вернемся к дому городничего прекрасной, классицистической постройки у речки Оредеж. Послевоенная история этого дома, пожалуй, могла бы растрогать даже такого холодного и спокойного человека, каким был автор «Дара» и «Других берегов». Председатель колхоза «Заветы Ильича» в 1957 году построил новую сельскую школу, а красивый дом на пригорке отдал под музей истории колхоза. Дореволюционное прошлое, революция, война, успехи социалистического строительства — все как полагается. А дальше — фантастика, нечто невообразимое. Причем нынешнему молодому поколению даже и не понять, что тут невообразимого. Набоков бы понял и растрогался.
В 1970 году по распределению из Ленинграда в село приехала молодая музейная работница Т. В. Вячесловова. Здесь задержитесь и прочтите внимательно: в 1974 году в музее истории колхоза «Заветы Ильича» она организовала выставку «Набоков на родине». Основой экспозиции стали фотографии из семейного архива Набоковых-Рукавишниковых, которые Т. В. Вячеслововой передал сын повара Рукавишникова. Тут сколько восклицательных и вопросительных знаков ни ставь, все будет мало. Набоков еще жив, он еще в Монтре энтомологией занимается и «Аду» пишет, «железный занавес», конечно, слегка прохудился, и в интеллигентных домах «под столом» уже читают «Дар» и «Лолиту», но выставка в краеведче-ском музее Гатчинского района Ленинградской области под неброским названием «Набоков на родине»?
В 1925 году в ответ на стихотворение эмигрантского поэта Сирина (Набокова), сына министра Временного правительства, Демьян Бедный грохнул фельетон в рифмах: «Что ж, вы вольны в Берлине фантазирен, // Но, чтоб разжать советские тиски, // Вам (и тебе, поэтик бедный, Сирин) // Придется ждать до гробовой доски». Бывает же такое? До гробовой доски ждать не пришлось. Отважная девушка из Ленинграда и председатель колхоза «Заветы Ильича» за три года до смерти Сирина-Nabokoff'а обеспечивают ему возвращение на родину, пусть и в виде детских и юношеских, семейных фотографий! Его же вроде разжаловали… И не как город Рождествено в село, а вообще — в небытие. Никаких упоминаний. Впрочем, нет. Одно упоминание было. В «Людях. Годах. Жизни» Илья Эренбург вспоминает Берлин 1920-х, пишет об убийстве черносотенцами Владимира Дмитриевича Набокова и между делом замечает, мол, сын Владимира Дмитриевича — сейчас известный американ-ский писатель. Можно прикрыться: классик советской литературы написал про того, о ком выставка: не «злостный антисоветчик и порнограф», но «известный американский писатель», наш земляк. Колхоз «Заветы Ильича» села Рождествено вправе им гордиться.
Никита Елисеев
если понравилась статья - поделитесь: