1523
0
Елисеев Никита

Гнилая пора дождепада

Не припомню такой зимы. Снега нет. Сверху даже не дождь — какая-то морось. И сумрак, и небо, будто драный серый войлок. Хочется чего-то яркого, динамичного. Вот я и купил в «Порядке слов» книгу с веселой картинкой и веселым названием «Поединок на шпионах». На подзаголовок внимания не обратил.

Достоевщина

Я ошибся. Екатеринбургский ученый Шкерин написал про дело Петрашевского. То самое дело, за которое Достоевского вывели на Семеновский плац и поставили под нацеленные на него ружья: смертный приговор. Потом помиловали и отправили на каторгу. Его и других участников кружка Михаила Буташевича-Петрашевского. То, что никакого заговора и в помине не было, уже доказано и показано в книге Игоря Волгина «Пропавший заговор». Чистая (то есть очень грязная) провокация спецслужб образца 1848–1849 годов. Шкерин занялся не петрашевцами, а теми, кто создал это дело. Высосал его из пальца и поломал жизни молодых людей. Достоевщина чистой воды. Жандармы сляпали дело, а МВД в перепуге стало хватать и сажать, стремясь опередить коллег в служебном рвении. Особой гадости прибавляет то, что сажали ни в чем не повинных молодых людей бывшие друзья декабристов, когда-то входившие в ранние декабристские общества. Они как перепугались после 14 декабря 1825 года, так и остались перепуганными насмерть. Спустя десятилетие участвовали в реформаторской деятельности Александра II. Дескать, в тяжелую пору николаевской реакции сохранили управленческий опыт. Но до чего же противно. Одна сцена врезается в память. К Якову Ростовцеву (в свое время сдавшему своего друга Рылеева) приводят на допрос Достоевского. Яков Ростовцев заламывает руки: «Как! Вы? Вы? Написавший “Бедных людей”? С такими скверными, порочными людьми? Не верю! Не верю!» Принимается плакать. Достоевский вообще был привычен к эксцентрике, но такого даже он не ожидал. Что-то тихо сказал вроде того, что это его друзья. Ростовцев вскакивает и убегает в другую комнату, закрывает за собой дверь. Дверь, как вы понимаете, отнюдь не фанерную. Из-за двери слышны рыдания. Наконец холуй, приведший Достоевского, стучится к Ростовцеву, приоткрывает дверь и слышит: «Достоевский еще здесь? Уведите, уведите его немедленно. Не могу, не могу его видеть!» Но как-то весь этот мрак клин клином вышиб мою меланхолию.

Поединок на шпионах: Дело петрашевцев и политическая провокация в России.
Шкерин В. А. — Москва, Екатеринбург: Кабинетный ученый. 2019.

Его армия

Один из соредакторов журнала «Звезда», историк и литератор Яков Гордин написал книгу воспоминаний о своей службе в армии в 1954–1957 годах на Дальнем Востоке и в Бурятии. А вот это очень светлая книжка. Молодой интеллигентный парень начитался Джека Лондона и Ницше. Решил, что тоже станет Мартином Иденом, и сделал все, чтобы попасть в армию. И попал. Много поживший и много передумавший интеллигент теперь публикует письма того самого юного романтика из советской армии образца середины пятидесятых годов. Прослаивает их воспоминаниями и рассуждениями. Получается очень славно. Очень стереоскопично. Самое интересное, что молодой ницшеански настроенный интеллигент если в чем и разочаровался, то в ницшеанстве. Советская армия образца 1954–57-го годов, судя по воспоминаниям Якова Гордина, сильно отличалась от позднесоветской. Никакой дедовщины. Офицеры обращаются к солдатам на «Вы». Рукоприкладства никакого. Или почти никакого. Нет, разумеется, советская армия есть советская армия. Подготовка к грядущей атомной войне идет полным ходом. Главным образом бег в полной выкладке с пулеметами и автоматами на близлежащие сопки. После этой подготовки — строительство военного городка, вырубка тайги, потом строительство бетонки. Но взаимоотношения — человеческие, теплые. Видно, что нынешний Яков Гордин нимало не приукрашивает тогдашний свой армейский быт. Очень полезная книжка.

Моя армия. В поисках утраченной судьбы.
Гордин Я. — М.: Новое литературное обозрение, 2020.

 

Война и поэзия

«Вагриус» переиздал книгу мемуарной прозы Бориса Слуцкого «О других и о себе». Ее стоит прочитать или перечитать. Поэт, особенно такой, как Борис Слуцкий, не просто пишет хорошую прозу. Он пишет точную прозу. В сборник вошли «Записки о войне», мемуарные очерки о послевоенном времени, о друзьях и учителях едва ли не лучшего поэта советского периода истории России. Борис Слуцкий писал прозу, когда чувствовал и понимал, что пережитое и увиденное не уложить в стихи. Вырабатывал интонацию, которая потом переходила в ямб или в дольник. В «Записках о войне», сделанных по горячим следам в 1945 году без малейшей надежды на публикацию, есть единственный стихотворный текст — знаменитая, ставшая потом хрестоматийной «Кельнская яма». Мало, что она спустя десятилетия вошла во все хрестоматии — андерграундный поэт, историк и собиратель андерграундной поэзии Константин Кузминский вспоминал, как однажды Бродский прочел ему «Кельнскую яму», а потом сказал: «Вот так надо писать…» Так вот, это стихотворение родилось из рассказа бывшего пленного. С Борисом Слуцким во время штурма Белграда (в котором уже шли бои между немцами и югославскими партизанами) поговорил человек, сидевший в этой самой Кельнской яме. Когда он начал рассказ: «Нас было 70 000 пленных в большом овраге с крутыми краями…» — Слуцкий услышал стихотворный размер и так именно начал свое стихотворение. Примечания к мемуарам Бориса Слуцкого написал его близкий друг, полковник и литератор Петр Горелик (1918–2015). Он же был первым публикатором военной прозы Бориса Слуцкого.

О других и о себе.
Слуцкий Б. Прим. П. Горелика. — М.: Вагриус, 2019.

 

 

если понравилась статья - поделитесь: