Питерское…
Что-то мало я рассказываю про питерскую литературу. Это неверно. Не из местнического сепаратизма, а по более принципиальным соображениям: литература в нашем городе всегда была особой, ни с какой другой не спутаешь.
Писатель и кино
Вот сборник сценариев недавно умершего классика петербургской прозы Александра Житинского. Вообще-то Житинский писал сценарии не по велению сердца, а по финансовым соображениям, о чем сам и сообщает в предисловии (сборник готовили к изданию еще при жизни Александра Николаевича). НО… Здесь есть три «но», не позволяющих отмахнуться от его произведений как от халтуры. Первое: Александр Житинский не умел халтурить. Он все делал хорошо. Писал ли очерки о русской рок-музыке и киносценарии или организовывал издательство «Геликон Плюс» и книжный клуб «Книги и кофе». Второе: он обладал особенностью, выделявшей его среди почти всех русских писателей (за редкими, но яркими исключениями). Он умел и любил строить сюжет. Собственно, поэтому ему и предлагали писать сценарии, для которых сюжет важнее важного. И третье. В сценариях Житинского ярко и образно выражены страхи, надежды, любови и ненависти того социального слоя, к которому он принадлежал: любовь к джазу и року («Импровизация»), веселое презрение к советскому бардаку («Филиал»), надежда на то, что придет хороший руководитель и все образуется («Время летать»), стремление к свободе и ненависть к государственному насилию («Не уезжай ты, мой голубчик»), идеализация российского дореволюционного прошлого («Барышня-крестьянка»), жуткое ощущение того, как хрупко и ненадежно счастье, от каких неподвластных тебе толчков оно зависит («Песнь торжествующей любви»), ненависть к тайной полиции, провокаторам и циникам, играющим судьбами прекрасных, смелых, искренних людей (Agnus Dei).
А. Житинский. Филиал. Истории для кино. – СПб., 2013.
Диккенс и редактор
А вот воспоминания Бориса Друяна, бывшего редактора «Лениздата», бывшего редактора отдела поэзии журнала «Нева», то есть одного из тех, кто стоял между цензурой (горлитом) и писателями. Худо-бедно что-то проталкивал, набивая себе шишки. Во второй части воспоминаний об этом подробно рассказано. Про то, как чуть не полетел турманом с работы за публикацию идеологически вредного сборника стихов Глеба Горбовского «Тишина»; про то, как семь лет пытался издать знаменитый «агатовый» том Ахматовой; про то, как отбивался от графоманов. Глава про графоманов – самая смешная. Не могу не процитировать: «Золотые, великие шпили! / Вас мои кривичи возводили, / возводили над бездной, вися, / а меня в хромосомах тряся…» По-моему, шедевр. Но главное в книге - не «редакторская» вторая ее часть, а первая. Воспоминания о военном и послевоенном, фактически сиротском детстве, о школе юнг в Выборге, о службе на флоте, учебе в университете, целине… Знаете, это такой… Диккенс. Жизнь, в которой можно запросто погибнуть, но главный герой не погибает, не потому что он супермен, это был бы Джек Лондон, а потому что ему постоянно попадаются хорошие люди. И это невероятно трогательно. А поскольку это воспоминания, то степень трогательности возрастает прямо пропорционально достоверности.
Рискну пересказать один эпизод. Ленинградская послевоенная ярмарка. По ней бродит голодный пацаненок (будущий редактор «Лениздата»). Пацаненок ворует у торговки семечки. Тетка ловит его и сдает милиционеру. Тот ведет воришку и объясняет ему, как тяжело жить тетке… Потом спрашивает: «А как ты живешь?». Мальчишка рассказывает. Милиционер останавливается у булочной и говорит: «Постой здесь…». Возвращается с сайкой и протягивает мальчику: «Держи. Иди домой и никогда больше не воруй». Чем не Диккенс?
Б. Друян. Неостывшая память: Воспоминания. – СПб., 2013.
Любомудр
Со стихами этого поэта я столкнулся в ранней юности. Я тогда книжки паковал в обменно-резервном фонде одной библиотеки. Шел как-то по коридору и увидел: висит стенгазета. А в ней – стихи. Подошел почитать. И запомнил сходу. Такое случается с очень хорошими и очень плохими стихами. Эти были очень хорошие: «Иуда выберет осину, / а Человеческому Сыну / осанну пропоет апрель. / Что ж Магдалина? На панель? / Нет, это не по ней. / Святая! / А шкур достаточно… / Светает. / Сын Человеческий воскрес. / Кто следующий? Свободен крест». И фамилию поэта запомнил: Валентин Бобрецов. Поэтому, когда в отличной подборке Виктора Топорова «Поздние петербуржцы» я увидел эту фамилию, то со вниманием прочел и стихи Бобрецова, и то, что про эти стихи написал Виктор Топоров. Топоров редко кого хвалил. Процитирую: «Валентин Бобрецов – один из лучших поэтов нашего не самого бедного на поэзию города. Поэт-философ или, лучше было бы сказать, любомудр». Так и есть. Любомудр с ироническим прищуром. Не сказать, что веселый, но остроумный: «Наверно, это мне кричат? / А я бегу, как вор с пожара: / чужая шуба на плечах / и на руках жена чужая. / А Вечный Третий Лишний Рим… / Кричат, морозный дым вдыхая, / не то “держи”, не то “горим”… / Какая дикция плохая!».
В. Бобрецов Это самое: Избранные стихотворения. – СПб., 2013.
если понравилась статья - поделитесь: